СТЕПАН ОСИПОВИЧ МАКАРОВ С.О. Макаров широко известен как кораблестроитель, океанолог, изобретатель, боевой моряк и флотоводец. Всю свою деятельность он подчинял одному делу — повышению боеготовности отечественного флота. Родился Степан Макаров 27 декабря 1848 года. В 1865 году он первым по успеваемости кончил Морское училище Николаевска-на-Амуре и был произведен не в кондукторы флотских штурманов, как прочие, а в корабельные гардемарины. Уже во время учебы моряк получил неплохую практику, побывал с эскадрой в Америке, был замечен выдающимся кораблестроителем А.А. Поповым, который этой эскадрой командовал, опубликовал первую статью в "Морском сборнике". Благодаря знанию иностранных языков и тяге к обучению, Макаров стал одним из образованнейших молодых офицеров. В те годы родился его принцип: "В море — дома, на берегу — в гостях". С молодых лет моряк разрабатывал изобретения, создавшие ему всемирную известность. Первым стал пластырь, которым в случае столкновения следовало заделывать пробоину в борту. Макаров разработал учение о непотопляемости кораблей и ряд предложений по совершенствованию их конструкции. Занимавшийся постройкой броненосного флота А.А. Попов с 1872 года привлек лейтенанта Макарова к обеспечению непотопляемости новых кораблей: броненосца "Петр Великий", поповок и фрегатов. Это дало моряку немалый опыт. В 1875 году Макаров издал работу "О непотопляемости судов", в которой изложил этот опыт и свои выводы. Он предложил разделить корпус судна на отсеки водонепроницаемыми поперечными переборками, создать второе дно и второй борт, разделенные на мелкие отсеки. Водоотливная система по его проекту состояла из магистральных труб, связанных с трубами в отсеках, что позволяло при необходимости осушать и заполнять любые отсеки. Макаров считал возможным и необходимым спрямлять крен, наливая воду в противоположный отсек Как главный специалист по непотопляемости, он читал лекции в Кронштадте. Перед началом русско-турецкой войны 1877–1878 годов лейтенанта Макарова направили на Черноморский флот, где он получил в командование пароход "Великий князь Константин", вооружил его шестовыми минами и артиллерией. Главным орудием судна стали 4 минных катера, на которых смелые моряки атаковывали турецкие броненосцы на их базах. Вскоре после начала войны "Великий князь Константин" первым отправился в море. В ночь на 1 мая Макаров атаковал турецкий пароход на рейде Батума крылатой миной своего изобретения. Возвратившись, лейтенант для увеличения скорости окрасил дно парохода и выходил к турецким берегам, но не встретил неприятеля. В ночь на 29 мая 6 минных катеров с "Константина" атаковали и повредили на рейде Сулина турецкий броненосец "Иджалие". В июне Макаров сжег 4 судна у турецких берегов. Макаров не успокоился на достигнутом. Он добился получения мин Уайтхэда (торпед), в то время новинки. В начале июля у Макарова были торпеды и собственное предложение по их применению, вытекавшее из боевого опыта. Степан Осипович предполагал первоначально атаковывать броненосец торпедами; если же торпеда взрывалась не у борта корабля, а разрушала бон, защищавший стоянку, в пролом должны были идти катера с шестовыми минами. Макаров оборудовал пусковыми установками 2 катера, однако в первом августовском походе волнами сорвало торпеду с отдельным плотиком, а из второй торпеды, бывшей в трубе под килем катера, вышел сжатый воздух, так как при волнении моря открылся клапан. Этот эпизод послужил хорошим уроком. К декабрю на "Константине" установили насос для подкачки торпед сжатым воздухом, были переоборудованы пусковая труба и плотик, получены новые мины Уайтхэда. Старший машинист парохода Стуков стал специалистом по сборке и разборке торпед. Не раз Макаров выходил в крейсерство, уничтожил еще 4 турецких судна. 4 августа своим появлением "Константин" отвлек турецкие броненосцы далеко от берега, позволив колонне русских войск миновать опасный проход у Гагр. 11 августа катера с "Константина" "крылатками" атаковали броненосец на рейде Сухума. Позднее стало известно, что турецкий корабль получил серьезные повреждения, но не был потоплен. Несколько недель "Великий князь Константин" развозил грузы и провиант по портам Черного моря, прорывая турецкую блокаду. Лишь 15 декабря 1877 года Макаров вышел из Сочи в боевой поход. В сумерки корабль подошел к Поти, где Макаров узнал, что на рейде Батума стоят 6 турецких кораблей. "Константин" направился к Батуму. В ночь на 16 декабря минные катера выпустили две торпеды по неприятельским броненосцам у берега. Были слышны два взрыва. С.О. Макарова произвели в капитаны 2-го ранга; считали, что по крайней мере один неприятельский корабль поврежден. Однако в январе 1878 года "Таймс" поместила сообщение, что в Батуме обнаружены части невзорвавшихся торпед. После войны Уайтхэд приобрел их и выставил в своем музее, а русскому военному агенту передал данные технического заключения, из которого следовало, что одна из торпед, пройдя мимо цели, выбежала на берег и не взорвалась при ударе о песок. Вторая, ударившись об якорь-цепь, разломилась, и ее головная часть взорвалась на грунте. До начала января пароход использовали как быстроходный блокадопрорыватель, снабжавший войска на Кавказе продовольствием. В январе "Великий князь Константин" вновь направили к побережью Кавказа. В ночь на 14 января катера "Чесма" и "Синоп" с лучшими специалистами ночных минных атак — Зацаренным и Шешинским нашли в тумане рейд Батума и двумя торпедами потопили "Интибах" — сторожевой пароход водоизмещением 700 тонн. Это была первая в мире успешная торпедная атака. После войны Макаров командовал отрядом миноносок на Балтике, в 1880–1881 годах состоял начальником морской части при генерале Скобелеве в Ахал-Текинской экспедиции. Командиром стационера "Тамань" в Константинополе он в 1881–1882 годах проводил исследования течения в проливе Босфор и установил наличие глубинного противотечения. За работу "Об обмене вод Черного и Средиземного морей" моряк был удостоен в 1887 году неполной (второй) Макарьевской премии. Назначенный в 1883 году флаг-капитаном практической эскадры Балтийского флота, Макаров вернулся к вопросам непотопляемости. Он читал лекции, написал несколько статей. Разбирая боевые качества корабля, моряк выделил в качестве оборонительных его свойств, кроме непотопляемости, неуязвимость (способность оставаться невредимым от неприятельских ударов) и живучесть (способность продолжать бой, имея повреждения в различных боевых частях). Ныне борьба за живучесть корабля во многом основывается на положениях, высказанных Макаровым свыше ста лет назад. Командуя корветом "Витязь", Макаров в 1886–1889 годах обошел вокруг света. По собственной инициативе он организовал океанографические исследования. Позднее ученый на основе измерений, сделанных экипажем "Витязя", а также моряками других отечественных и зарубежных судов, составил океанографическую картину северной части Тихого океана. В 1894 году под названием "«Витязь» и Тихий океан" вышла двухтомная книга Макарова; она получила Макарьевскую премию Академии наук и большую золотую медаль Географического общества. Сам Степан Осипович благодаря научно-исследовательским трудам стал одним из основоположников океанографии. Ныне имя корвета "Витязь" среди названий других наиболее замечательных судов исследователей Мирового океана выбито на фронтоне Океанологического музея в Монако. За отличие в службе 1 января 1890 года С.О. Макарова произвели в контр-адмиралы и назначили младшим флагманом Балтийского моря. В этот период, часто выходя в море и работая в различных комиссиях, Макаров продолжал изобретать. В 1892 году он предложил специальный колпачок на бронебойные снаряды, позволяющий им пробивать цементированную броню, не раскалываясь. Он вводил на вооружение бездымный порох, составленный Д.И. Менделеевым. В 1894–1895 годах контр-адмирал командовал эскадрой на Средиземном море, затем перешел с эскадрой на Дальний Восток и командовал ею в составе Тихоокеанской соединенной эскадры вице-адмирала С.П. Тыртова. По его поручению он подготовил приказ, включавший наставление для эскадры в бою — одну из первых инструкций для броненосного флота. В 1896 году Макарова назначили старшим флагманом 1-й флотской дивизии Балтийского моря, 20 августа произвели в вице-адмиралы. Моряк командовал в море практической эскадрой. Весной 1897 года С.О. Макаров предложил построить большие ледоколы, чтобы поддерживать зимой навигацию в Финском заливе и Балтийском море, а летом — обеспечивать морские перевозки вдоль берегов Северного Ледовитого океана. Ему удалось добиться от правительства необходимых ассигнований, на которые в Англии был построен первый линейный ледокол "Ермак". Он сошел на воду 17 октября 1898 года. 19 февраля 1899 года, после тщательных испытаний, судно приняли от завода. Вскоре "Ермак" направился в Россию. Уже весной 1899 года корабль показал свои возможности, пробившись сквозь льды в Кронштадтскую гавань. Через несколько дней "Ермак" освободил из ледового плена 11 торговых судов недалеко от Ревеля (Таллина), взломав ледяное поле вокруг них. 1 апреля ледокол за полчаса разбил лед на Неве. В результате навигация началась значительно ранее, чем обычно (первый пароход прибыл в Петербургский порт 17 апреля). Летом вице-адмирал Макаров предпринял первое плавание в полярные воды. Однако оказалось, что прочность носовой оконечности судна недостаточна, чтобы крушить вековые льды. Противники идеи арктического ледокола вынесли решение, что "Ермак" по конструкции непригоден для борьбы с полярными льдами. После возвращения С.О. Макаров написал книгу "«Ермак» во льдах", доказывая, что после доработок конструкции ледокол способен работать в Арктике. Тем временем корабль в 1900 году смог освободить из ледового плена суда на Балтике, помогал снять выскочивший на камни Гогланда броненосец "Генерал-адмирал Апраксин". Когда по первой радиолинии Гогланд — Котка поступила телеграмма о том, что в море на льдине унесло рыбаков, моряки "Ермака" спасли терпящих бедствие. К весне 1901 года "Ермак" переоборудовали по проекту Макарова. Ему удалось добиться разрешения продолжить полярные исследования. Но экспедиция столкнулась у берегов Новой Земли с такими льдами, что вынуждена была вернуться. Правительство России приняло решение прекратить полярные походы ледокола, и его служба ограничилась проводкой судов на Балтийском море. Лишь в 30-е годы "Ермак" вернулся в Заполярье и долго служил флагманом ледокольного флота, прокладывая маршруты Главсевморпути до 1964 года. 6 декабря 1899 года Макарова назначили главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором Кронштадта; эту должность он занимал до отъезда на Дальний Восток. В 1897 году из печати вышел основной труд С.О. Макарова — "Рассуждения по вопросам морской тактики". В 1903 году были опубликованы работы "Броненосцы или безбронные суда" и "Без парусов", в которых флагман высказал свои предложения (местами спорные) по вопросам кораблестроения и тактики броненосного флота. Еще 22 февраля 1900 года Макаров подал записку управляющему морским министерством о слабости обороны Порт-Артура с моря и суши. Неоднократно моряк напоминал об опасности войны с Японией. За несколько дней до нападения японских миноносцев вице-адмирал вновь писал генерал-адмиралу и управляющему морским министерством об опасности. Когда началась русско-японская война 1904–1905 годов, вице-адмирала С.О. Макарова направили командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой. Сразу же после прибытия в Порт-Артур он активизировал действия эскадры и ремонт поврежденных японскими торпедами кораблей. Корабли эскадры стали выводить из гавани за один прилив. Миноносцы и крейсера не раз выходили в море. Деятельность вице-адмирала подняла дух моряков и создала трудности для японского командования. Сложно сказать, как бы завершилась русско-японская война, если бы С.О. Макаров не погиб 30 марта 1904 года, когда выводил эскадру в море: флагманский броненосец "Петропавловск" подорвался под Порт-Артуром на мине и быстро затонул почти со всем экипажем. Именем С.О. Макарова не раз называли корабли. 24 июля 1913 года вице-адмиралу открыли построенный на добровольные пожертвования памятник в Кронштадте. На постаменте высечен девиз флотоводца: "Помни войну". ЕКАТЕРИНА II — АЛЕКСАНДР ЛАНСКОЙ Оказавшаяся на троне женщина-иностранка, не имевшая никаких прав на российскую корону, свергнувшая с престола своего царствующего супруга Петра III и правившая Россией более тридцати лет, великая императрица Екатерина II (1729–1796) навсегда вошла в историю, как властительница, при которой окрепло Российское государство, были даны большие привилегии сословию дворян, присоединены Крым и Северный Кавказ. Русская императрица запомнилась к тому же ещё и тем, что была неравнодушна к мужчинам, и фавориты в её покоях менялись гораздо чаще, чем это подобало царице огромнейшей империи. Побывавшие при русском дворе иностранные гости не раз отмечали, что неумеренный темперамент правительницы мог бы сильно подорвать авторитет Екатерины. Но она не желала считаться с условностями и вволю отдавалась своим чувствам. Екатерина Алексеевна заводила новых любовников, а через некоторое время, одаривая их званиями и драгоценными подарками, просила удалиться. Иногда у неё было одновременно несколько фаворитов, что, впрочем, не мешало её клясться в любви каждому из них и плести многочисленные интриги. Когда проснулось в юной Фике, как звали Екатерину домашние, сладострастие, остаётся загадкой. Тогда ли, когда в первые дни замужества её супруг показывал подчёркнутое равнодушие к ней, интересуясь больше игрой в солдатики, чем юной, прелестной девушкой. Возможно тогда, когда в её жизни стали появляться красивые русские мужчины, отличавшиеся статностью, отвагой и физической силой. Так или иначе, с каждым годом императрица становилась всё ненасытней и сластолюбивей. Орлов, Потёмкин, Безбородко, Зубов — только некоторые из её многочисленных фаворитов. Любила ли она их или лишь стремилась удовлетворить свою потребность в чувствах — неизвестно, однако в том, что на закате жизни императрица полюбила самозабвенно и пылко — сомнений ни у кого не было. В 1779 году Екатерину II познакомили с юным и очень красивым графом Александром Дмитриевичем Ланским. Его статность, чуть бледноватое лицо, голубые задумчивые глаза и изящные манеры так поразили императрицу, что она во что бы то ни стало решила сделать его своим любимым фаворитом. Давнего любовника и любимого друга Потёмкина, который, впрочем, и привёл к императрице скромного Сашу Ланского, Екатерина слёзно умолила поспособствовать ей в этом. Тот, на себе испробовав неуёмную страсть царицы, донёс до Ланского волю государыни. Он не мог знать, что молоденький офицер станет самым любимым фаворитом Екатерины и надолго займёт её сердце. Александр был юн и слишком верен своей повелительнице, чтобы отказать ей, нанеся глубочайшее оскорбление. И белокурый «Сашенька» покорился располневшей, уже стареющей царице. Она обожала его, одаривала титулами, покупала для любовника огромные земли и десятки тысяч крестьян, а тот лишь трогательно улыбался в ответ. Ланской был не искушён в любви, и до пылкой и страстной императрицы у него не было женщин. Однако неопытный юноша был так дорог царице, что та ревновала его к каждой женщине, которая только смела посмотреть в сторону Сашеньки. И даже близкая подруга Екатерины, пробир-дама графиня Брюс, задачей которой являлся выбор для государыни лучших любовников, осталась на этот раз в стороне. Екатерина Алексеевна запретила опытной графине даже близко приближаться к юноше, а тот по приказу любовницы был вынужден целыми днями проводить во дворце. Было в этом робком молодом человеке и ещё одно достоинство: он никогда не вмешивался в политику. Ланской всегда стыдился своего положения и старался держаться в тени, а преданность нового фаворита тешила самолюбие Екатерины. Она так сильно полюбила нового фаворита, что, наконец, приняла решение, которое первому сообщила Потёмкину. Старый, опытный фаворит не мог поверить услышанному: императрица собиралась выйти замуж за Ланского. До сих пор неизвестно, что явилось причиной странной болезни Саши Ланского, только через месяц после откровений императрицы о желании соединить свою судьбу с юным офицером в мае 1784 года ему вдруг стало дурно. Екатерина пригласила лучших докторов, однако они не могли понять, что за странный недуг поразил молодого фаворита, и смогли лишь предположить, что юноша отравлен. Намного позже предполагали, что он увлекался наркотиками, которые ему предписывал для усиления любовного пыла доктор Соболевский. Другие убеждали Екатерину в том, что Ланской заболел страшной скарлатиной. Его лицо распухло, на теле образовались страшные раны, он отворачивался от любовницы и просил оставить его в покое. Врачи понимали, что Сашенька доживает последние дни. Растерянная императрица, не смыкая глаз, сидела у кровати любимого, но помочь ему было уже нельзя. 25 июня, после месяца мучительной болезни, Александр Ланской скончался на руках Екатерины. Перед смертью он просил её похоронить его в дворцовом парке. Безутешная императрица обвинила во всём Потёмкина и велела ему отправляться в Херсон. Тогда же она писала одному из своих близких: «Я думала, что не переживу невозвратимую потерю, когда скончался мой лучший друг… Я слаба и так подавлена, что не могу видеть лица человеческого, чтобы не разрыдаться при первом же слове. Я не знаю, что станет со мной… никогда я не была так несчастна». Говорили, что русская царица даже хотела уйти в мир иной, за своим «любимым нежным Сашенькой». В память о нём в 1784 году в Екатерининском парке к памятнику, который ранее называли «Пьедесталом мраморным» и который был символом чистоты и нравственности, прикрепили золотой герб Ланского. Там же была установлена медаль с утончённым профилем фаворита Екатерины и с краткой надписью: «В память дружбы». Ровно на пять месяцев императрица погрузилась в печаль, и, не снимая траурных одежд, оставалась одна в своей комнате, не подпуская к себе никого. Потёмкин на коленях умолял Екатерину поверить в то, что он не виновен в смерти Ланского. Наконец, она простила старого фаворита, однако до самой смерти сохранила к нему некоторое недоверие. Вскоре Екатерина Алексеевна успокоилась, и к ней вернулись обычная жизнерадостность и желание любить. Она вновь окружала себя молодыми людьми, а новым фаворитом стал офицер Пётр Ермолов. Он был высок, привлекателен и статен. Спустя несколько дней после того, как Потёмкин представил Ермолова царице, молодой офицер стал флигель-адъютантом и поселился в комнате Сашеньки Ланского. Затем его место занял кареглазый Александр Мамонов, которого Екатерина осыпала званиями и орденами. Но тот, будучи искренним и открытым, не мог играть роль влюблённого в толстую и старую женщину. Совсем скоро покровительница стала замечать его равнодушие и увлечение молоденькой девушкой Елизаветой. Великая Екатерина понимала, что Сашенька Ланской был последним, кто любил её нежной, сыновней любовью. Она пережила Ланского на двенадцать лет, скончавшись в Петербурге в 1796 году.
|
Глава II
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА ГРОЗНОГО. Г. 1563-1569 
Переговоры и война с Литвою. Бегство Россиян в Литву. Измена Кн. Андрея Курбского. Переписка его с Царем. Нападение Литвы и Крымцев. Посольство В. Магисра Немецкого. Таинственный отъезд Иоаннов. Письмо Царя к Митрополиту и к народу. Ужас в Москве. Учреждение Опричнины. Вторая эпоха казней. Александровская Слобода. Монашеская жизнь Иоаннова. Иноземные любимцы Иоанновы. Великодушие Митрополита Филиппа. Третия эпоха убийств. Язва. Воинские действия и переговоры. Земская дума. Перемирие с Литвою. Дела Шведские. Важное предприятие Султана. Бедствия Турков. Сношения с Персиею. Дань Сибирская. Торговля. Посольства Английские. Замысел Иоаннов бежать в Англию. Злодей Бомелий.
Перемирие, данное Иоанном Сигизмунду, не мешало Россиянам и Литовцам нападать друг на друга. Первые малочисленными отрядами довершали завоевание Полоцкой области. Слуга Сигизмундов, Князь Михайло Вишневецкий, с толпами Козаков и Белогородских Татар опустошал уезды Черниговские, Стародубские: Князь Иван Щербатый, Северский Воевода, разбил его наголову. Послов Сигизмундовых долго ждали в Москве: наконец они приехали, 5 Декабря 1563 года, и следуя обыкновению, требовали от нас Новагорода, Пскова кроме всех завоеваний деда, отца Иоаннова и его собственных; а Бояре наши, также следуя обыкновению, ответствовали, что мы для надежного мира должны взять у Литвы не только Киев, Волынию, Подолию, но и Вильну, которая в древние времена принадлежала России. Они говорили о неправдах, лукавстве, спеси Короля, не хотящего именовать Иоанна Царем и замышляющего быть Государем Ливонии, где еще в XI веке основан Ярославом Великим город Юрьев и где Александр Невский огнем и мечем казнил своих подданных, Немцев, за их бунт и непослушание. "Так было, - заключили Бояре словом Государя, - так было до времен великого мстителя неправдам, моего деда; до славного родителя моего, обретателя древней нашей отчины, и до меня смиренного". Хотя с обеих сторон умерили требования; хотя мы соглашались уже не говорить о Вильне, Подолии, Больший, и дружелюбно уступали Сигизмунду Курляндию, желая единственно всей Полоцкой земли, чтобы заключить перемирие на 10 или 15 лет: однако ж послы не приняли сего условия. Иоанн изустно сказал им: "Если Король не хочет давать мне Царского имени, да будет его воля! Не имею нужды в титуле: ибо всем известно, что род мой происходит от Кесаря Августа; а данного Богом человек не отнимет". Такая генеалогия должна была удивить Послов: им без сомнения объяснили ее. Надобно знать, что Московские книжники сего времени может быть в угодность Иоаннову честолюбию призводили первого Князя Новогородского Рюрика от мнимого Прусса, Августова брата, который будто бы, оставив Рим, сделался Владетелем Пруссии. Послы не спорили о предках Рюриковых, но не хотели утвердить за ними ни Полоцкой области, ни Ливонии и выехали из Москвы 9 Генваря [1564 г.]. Тогда Воеводы Московские немедленно выступили, Шуйский из Полоцка, Князья Серебряные-Оболенские из Вязьмы, чтобы действовать против Литвы: Государь велел им соединиться под Оршею, идти к Минску, к Новугородку Литовскому; назначил станы, предписал все движения. Но Князь Петр Шуйский, завоеватель Дерпта, славный и доблестию и человеколюбием, как бы ослепленный роком, изъявил удивительную неосторожность: шел без всякого устройства, с толпами невооруженными; доспехи везли на санях; впереди не было стражи; никто не думал о неприятеле - а Воевода Троцкий, Николай Радзивил, с двором Королевским, с лучшими полками Литовскими, стоял близ Витебска; имел верных лазутчиков; знал все, и вдруг близ Орши, в местах лесных, тесных, напал на Россиян. Не успев ни стать в ряды, ни вооружиться, они малодушно устремились в бегство, Воеводы и воины. Несчастный Шуйский заплатил жизнию за свою неосторожность. Одни пишут, что он был застрелен в голову и найден мертвый в колодезе; другие, что Литовский крестьянин изрубил его секирою. Из знатных людей пали еще два брата, Князья Симеон и Федор Палецкие. Литовцы взяли в плен Воеводу Захария Плещеева-Очина, Князя Ивана Охлябинина и несколько Детей Боярских, так что мы из двадцати тысяч воинов лишились менее двухсот человек: все другие ушли в Полоцк, оставив неприятелю в добычу обозы и пушки. Тело Шуйского с торжеством отвезли в Вильну, а пленников Российских представили больному Королю в Варшаве: он велел петь молебны и действием радости исцелился от недуга.
Впрочем сия победа не имела дальнейших счастливых следствий для Сигизмунда. Князья Оболенские стояли под Оршею: Радзивил не хотел сразиться с ними; желал единственно, чтобы они вышли из Королевских владений, и для того гонец Литовский с вестию о бедствии Шуйского нарочно был послан в Дубровну чрез такие места, где ему надлежало встретить Россиян: его схватили и привели к Воеводам нашим, которые, узнав, что случилось, действительно возвратились к Смоленску, но отмстив неприятелю огнем и мечом: выжгли селения от Дубровны до Кричева; взяли в плен множество земледельцев. Месяцев пять миновало в бездействии с обеих сторон: в Июле Полководец Иоаннов, Князь Юрий Токмаков, с малочисленною пехотою и конницею ходил из Невля к Озерищу в надежде завладеть сим городом. Сведав, что 12000 Литовцев идут из Витебска спасти осажденных, сей Воевода, известный мужеством, отпустил снаряд и пехоту на судах в Невль, с одною конницею встретил неприятеля и разбил его передовую дружину; но когда подошло главное войско Литовское, он должен был отступить, бесчеловечно умертвив взятых им пленников. Смоленский Воевода Бутурлин, предводительствуя Детьми Боярскими, Татарами, Мордвою, снова опустошил правый берег Днепра и вывел 4800 пленников обоего пола. Между тем Литовцы тревожили впадением область Дерптскую; а Козаки Сигизмундовы грабили купцев и Посланников Иоанновых на пути из Москвы в Тавриду. - Но скоро война сделалась важнее, по крайней мере для нас опаснее, от неожидаемой измены одного из славнейших Воевод Иоанновых.
Ужас, наведенный жестокостями Царя на всех Россиян, произвел бегство многих из них в чужие земли. Князь Димитрий Вишневецкий служил примером: усердный ко славе нашего отечества, и любив Иоанна добродетельного, он не хотел подвергать себя злобному своенравию тирана: из воинского стана в южной России ушел к Сигизмунду, который принял Димитрия милостиво как злодея Иоаннова и дал ему собственного медика, чтобы излечить сего славного воина от тяжкого недуга, произведенного в нем отравою. Но Вишневецкий не думал Лить кровь единоверных Россиян: тайно убеждаемый некоторыми Вельможами Молдавии изгнать недостойного их Господаря, Стефана, он с дружиною верных Козаков спешил туда искать новой славы и был жертвою обмана; никто не явился под знамена Героя: Стефан пленил Вишневецкого и послал в Константинополь, где Султан велел умертвить его. - Вслед за Вишневецким отъехали в Литву два брата, знатные сановники, Алексей и Гаврило Черкасские, без сомнения угрожаемые опалою. Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя, но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству! Юный, бодрый Воевода, в нежном цвете лет ознаменованный славными ранами, муж битвы и совета, участник всех блестящих завоеваний Иоанновых, Герой под Тулою, под Казанью, в степях Башкирских и на полях Ливонии, некогда любимец, друг Царя, возложил на себя печать стыда и долг на историка вписать гражданина столь знаменитого в число государственных преступников. То был Князь Андрей Курбский. Доселе он имел славу заслуг, не имея ни малейшего пятна на сей славе в глазах потомства; но Царь уже не любил его как друга Адашевых: искал только случая обвинить невинного. Начальствуя в Дерпте, сей гордый Воевода сносил выговоры, разные оскорбления; слышал угрозы; наконец сведал, что ему готовится погибель. Не боясь смерти в битвах, но устрашенный казнию, Курбский спросил у жены своей, чего она желает: видеть ли его мертвого пред собою или расстаться с ним живым навеки? Великодушная с твердостию ответствовала, что жизнь супруга ей драгоценнее счастия. Заливаясь слезами, он простился с нею, благословил девятилетнего сына, ночью тайно вышел из дому, пролез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого Литовцами. Там Воевода Сигизмундов принял изгнанника как друга, именем Королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к Царю: усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное, и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю в Москве, на Красном крыльце, сказав: "от господина моего, твоего изгнанника, Князя Андрея Михайловича". Гневный Царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилася из язвы: слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского такого содержания.
"Царю, некогда светлому, от Бога прославленному - ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты Сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и Святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к Царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, Христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии предстатели отечества? Не ими ли разорены Батыевы Царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни Германские в честь твоего имени? И что же воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия Вышнего для Царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святые Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей, и в делах и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее, и не ведаю греха моего пред тобою. Я водил полки твои, и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление Святых и праотца моего, Князя Феодора Ярославского... Мы расстались с тобою навеки: не увидишь лица моего до дни Суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, Бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! - Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области Короля Сигизмунда, Государя моего, от коего с Божиею помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях".
Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий Шибанов (сие имя принадлежит Истории) не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина; радовался мыслию, что за него умирает. Такая великодушная твердость, усердие, любовь, изумили всех и самого Иоанна, как он говорит о том в письме к изгнаннику: ибо Царь, волнуемый гневом и внутренним беспокойством совести, немедленно отвечал Курбскому. "Во имя Бога всемогущего (пишет Иоанн), Того, Кем живем и движемся, Кем Цари Царствуют и Сильные глаголют, смиренный Христианский ответ бывшему Российскому Боярину, нашему советнику и Воеводе, Князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему быть Ярославским владыкою... Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого Владыки, и наследовать венец Мученика? Что жизнь, что богатство и слава мира сего? Суета и тень: блажен, кто смертию приобретает душевное спасение! Устыдися раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие пред Царем и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих: ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных! Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко, и с любовию; а жаловал примерно. Ты в юных летах был Воеводою и советником Царским; имел все почести и богатство. Вспомни отца своего: он служил в Боярах у Князя Михайла Кубенского! Хвалишься пролитием крови своей в битвах: но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов? Когда Хан бежал от Тулы, вы пировали на обеде у Князя Григория Темкина, и дали неприятелю время уйти восвояси. Вы были под Невлем с 15000 и не умели разбить четырех тысяч Литовцев. Говоришь о Царствах Батыевых, будто бы вами покоренных: разумеешь Казанское (ибо милость твоя не видала Астрахани): но чего нам стоило вести вас к победе? Сами идти не желая, вы безумными словами и в других охлаждали ревность к воинской славе. Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, вы хотели бежать малодушно - и безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в домы, победителями или побежденными, но только скорее. Когда Бог даровал нам город, что вы делали? Грабили! А Ливониею можете ли хвалиться? Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к Князю Петру Шуйскому: идите на Немцев. Вы с малым числом людей взяли тогда более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что ж вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное? едва могли взять Феллин: ушли от Пайды (Вейсенштейна)! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения. Вы, говорите, проливали за нас кровь свою: мы же проливали пот и слезы от вашего неповиновения. Что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери. Горе дому, коим владеет жена; горе Царству, коим владеют многие! Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда Цари начали слушаться Эпархов, Синклитов и Попов, братьев вашего Сильвестра". Тут Иоанн описывает уже известные читателю вины бывших своих любимцев и продолжает: "Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим Сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников - и где же щадят их? Константин Великий не пощадил и сына своего, а предок ваш, святый Князь Феодор Ростиславич, сколько убил Христиан в Смоленске? Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных. Спроси у купцев чужеземных, приезжающих в наше Государство: они скажут тебе, что твои предстатели суть злодеи уличенные, коих не может носить земля Русская. И что такое предстатели отечества? Святые ли, боги ли, как Аполлоны, Юпитеры? Доселе Владетели Российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчета. Так и будет! Уже я не младенец. Имею нужду в милости Божией, Пречистыя Девы Марии и Святых Угодников: наставления человеческого не требую. Хвала Всевышнему: Россия благоденствует; Бояре мои живут в любви и согласии: одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют. - Угрожаешь мне судом Христовым на том свете: а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь Манихейская! Вы думаете, что Господь Царствует только на небесах, Диавол во аде, на земле же властвуют люди: нет, нет! везде Господня Держава, и в сей и в будущей жизни. - Ты пишешь, что я не узрю здесь лица твоего Ефиопского: горе мне! Какое бедствие! - Престол Всевышнего окружаешь ты убиенными мною: вот новая ересь! Никто, по слову Апостола, не может видеть Бога. - Положи свою грамоту в могилу с собою: сим докажешь, что и последняя искра Христианства в тебе угасла: ибо Христианин умирает с любовию, с прощением, а не с злобою. - К довершению измены называешь Ливонский город Вольмар областию Короля Сигизмунда и надеешься от него милости, оставив своего законного, Богом данного тебе Властителя. Ты избрал себе Государя лучшего! Великий Король твой есть раб рабов: удивительно ли, что его хвалят рабы? Но умолкаю: Соломон не велит плодить речей с безумными: таков ты действительно: - Писано нашея Великия России в Царствующем граде Москве, лета мироздания 7072, Июля месяца в 5 день".
Сие письмо, наполненное изречениями Ветхого и Нового завета, свидетельствами историческими, богословскими толкованиями и грубыми насмешками, составляет целую книгу в подлиннике. Курбский ответствовал на оное с презрением: стыдил Иоанна забвением властительского достоинства, унижаемого языком бранным, суесловием жалким, непристойною смесию Божественных сказаний с ложью и клеветами. "Я невинен и бедствую в изгнании, - говорит он: - добрые жалеют обо мне: следственно не ты! Пождем мало: истина не далеко". Доселе можем осуждать изгнанника только за язвительность жалобы и за то, что он наслаждению мести, удовольствию терзать мучителя словами смелыми, пожертвовал добрым, усердным слугою: по крайней мере еще не видим в нем государственного преступника, и не можем верить обвинению, что Курбский хотел будто бы назваться Государем Ярославским. Но, увлеченный страстию, сей муж злополучный лишил себя выгоды быть правым и главного утешения в бедствиях: внутреннего чувства добродетели. Он мог без угрызеняя совести искать убежища от гонителя в самой Литве: к несчастию, сделал более: пристал ко врагам отечества. Обласканный Сигизмундом, награжденный от него богатым поместьем Ковельским, он предал ему свою честь и душу; советовал, как губить Россию; упрекал Короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас Хана - и скоро услышали в Москве, что 70000 Литовцев, Ляхов, Прусских Немцев, Венгров, Волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60000 хищников вступил в Рязанскую область...
Сия последняя весть изумила Царя: он ехал тогда на богомолье в Суздаль, всякой день ожидая новой шертной грамоты от Хана, который обещал ему и мир и союз. Грамота в самом деле была написана, и Посол Иоаннов Афанасий Нагой уже готовился к отъезду из Тавриды; но золото Сигизмундово все переменило: взяв его, Девлет-Гирей устремился на Россию, беззащитную, как он думал: ибо Король писал к нему, что Иоанн со всеми полками на Ливонской границе. Обманутый дружелюбными уверениями Хана, Царь действительно распустил наши полки украинские, так что в Рязани, осажденной Девлет-Гиреем, не было ни одного воина, кроме жителей. Она спаслася геройством двух любимцев Государевых, Боярина Алексея Басманова и сына его Федора, которые, находясь тогда в их богатом поместье на берегу Оки, первые известили Царя о неприятеле, первые вооружились с людьми своими, разбили несколько отрядов Ханских и засели в Рязани, где ветхие стены падали, но где ревность, неустрашимость сих витязей, вместе с увещаниями Епископа Филофея, одушевили граждан редким мужеством. Крымцы приступали днем и ночью без успеха: трупы их лежали грудами под стенами. Действие нашего огнестрельного снаряда не давало им отдыха и в стане. Узнав, что Иоанн в Москве, что Воеводы Федоров и Яковлев с Царскою дружиною уже стоят на берегу Оки, что из Михайлова, из Дедилова идет к ним войско - что смелые наездники Российские везде бьют Крымцев, приближаясь к самому их стану - Девлет-Гирей ушел еще скорее, нежели пришел; не дождался и своих отрядов, которые жгли берега Оки и Вожи. За ним не гналися; но Ширинский Князь его, Мамай, хотев долее грабить в селах Пронских, был разбит и взят в плен с 500 Крымцев; на месте легло их более трех тысяч. Чрез 6 дней все затихло: уже не было слуха о Крымцах. Иоанн, оставив Царицу и детей в Александровской Слободе, выезжал из Москвы к войску, когда Басмановы донесли ему о бегстве неприятеля: личная доблесть и слава сих двух любимцев еще более оживляла его радость: он дал им золотые медали.
Внимание Государя обратилось на Полоцк: и там мы торжествовали, к стыду изменника нашего и гордого Пана Радзивила, главного Воеводы Сигизмундова. Они расположились станом в двух верстах от города, между реками Двиною и Полотою, в надежде, что возьмут его одним страхом или изменою; но Воевода Полоцкий, Князь Петр Щенятев, ответствовал на их предложения выстрелами, а бывший Царь Казанский Симеон, Князья Иван Пронский, Петр и Василий Оболенские-Серебряные спешили из Великих Лук зайти неприятелю в тыл: ибо Государь, угадывая действие советов Курбского, заблаговременно усилил полки свои на сей границе. Радзивил не имел доверенности к Курбскому (такова участь предателей!): вопреки его мнению, опасался битвы, в коей мог быть между двумя огнями; 17 дней стоял праздно; терял людей от выстрелов из крепости - и 4 Октября перешел на Литовскую сторону Двины. Сего не довольно: Воеводы Московские, изгнав Литовцев, взяли приступом [6 Ноября] Озерище, и славный победитель Шуйского не сделал ни малейшего движения, чтобы спасти сию важную крепость. - В ту же осень Князь Василий Прозеровский отразил Литовцев от Чернигова и, взяв знамя Пана Сапеги, заслужил Царскую милость. Зимою Курбский с 15000 воинов Королевских входил в область Великих Лук; но подвиги его состояли единственно в разорении сел, даже монастырей. "То сделалось против моей воли, - писал он к Иоанну: - нельзя было удержать хищных ратников. Я воевал мое отечество так же, как Давид, гонимый Саулом, воевал землю Израильскую".
К общему распоряжению Короля принадлежали и действия Воевод его в Ливонии: чтобы способствовать успехам Хана и Радзивила, он велел Князю Александру Полубенскому и другим своим Воеводам идти к Мариенбургу, Дерпту, в область Псковскую. Было несколько дел, довольно важных: в одном храбрый витязь Иоаннов Василий Вешняков разбил неприятеля, а в другом Князь Иван Шуйский и меньший Шереметев уступили ему поле битвы. Литовцы не могли овладеть Красным; не могли защитить окрестностей Шмильтена, Вендена, Вольмара, Роннебурга, откуда мужественный Воевода Бутурлин вывел 3200 пленников: за что Государь прислал к нему золотые медали. Силы Литовцев были разделены: они сражались и с нами и с Шведами; последние же на сухом пути с ними, а на море с Датчанами, за спорную Ливонию, к удовольствию Иоанна, который внутренне смеялся над их усилиями, считая себя единственным ее законным Государем.
Иоанн надеялся еще далее распространить пламя войны Ливонской и найти нового, усердного сподвижника против Короля Сигизмунда в Великом Магистре Немецком, Вольфганге: ибо сей древний Орден, утратив свое бытие в Пруссии, был восстановлен в Германии, более именем и обрядами, нежели духом и характером. Вольфганг писал к Царю, что он мыслит с помощию Императора завоевать Пруссию, желает союза России, дабы общими силами наступить на Сигизмунда, и шлет Послов в Москву: они действительно приехали (в Сентябре 1564 года) с письмами от Императора Фердинанда и Магистра, но единственно для того, чтобы исходатайствовать свободу пленнику, старцу Фирстенбергу: не было слова о союзе и войне. Государь с досадою ответствовал, что Магиср ныне говорит одно, а завтра иное; что если Вольфганг отнимет у Сигизмунда Ригу и Венден, то Царь пожалует ими Фирстенберга; что Императору не будет ответа, ибо он писал к Царю не с своим, а с чужими Послами.
Таким образом измена Курбского и замысел Сигизмундов потрясти Россию произвели одну кратковременную тревогу в Москве. Но сердце Иоанново не успокоилось, более и более кипело гневом, волновалось подозрениями. Все добрые Вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского: он видел предательство в их печальных взорах, слышал укоризны или угрозы в их молчании; требовал доносов и жаловался, что их мало: самые бесстыдные клеветники не удовлетворяли его жажде к истязанию. Какая-то невидимая рука еще удерживала тирана: жертвы были пред ними и еще не издыхали, к его изумлению и муке. Иоанн искал предлога для новых ужасов - и вдруг, в начале зимы 1564 года, Москва узнала, что Царь едет неизвестно куда, с своими ближними, Дворянами, людьми Приказными, воинскими, поимянно созванными для того из самых городов отдаленных, с их женами и детьми. 3 Декабря, рано, явилось на Кремлевской площади множество саней: в них сносили из дворца золото и серебро, святые иконы, кресты, сосуды драгоценные, одежды, деньги. Духовенство, Бояре ждали Государя в церкви Успения: он пришел и велел Митрополиту служить Обедню; молился с усердием; принял благословение от Афанасия, милостиво дал целовать руку свою Боярам, чиновникам, купцам; сел в сани с Царицею, с двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михайлом Салтыковым, Князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым, с другими любимцами, и провождаемый целым полком вооруженных всадников, уехал в село Коломенское, где жил две недели за распутьем: ибо сделалась необыкновенная оттепель, шли дожди и реки вскрылись. 17 Декабря он с обозами своими переехал в село Тайнинское, оттуда в монастырь Троицкий, а к Рождеству в Александровскую Слободу. - В Москве, кроме Митрополита, находились тогда многие Святители: они вместе с Боярами, вместе с народом, не зная, что думать о Государевом необыкновенном, таинственном путешествии, беспокоились, унывали, ждали чего-нибудь чрезвычайного и, без сомнения, не радостного. Прошел месяц.
[1565 г.] 3 Генваря вручили Митрополиту Иоаннову грамоту, присланную с чиновником Константином Поливановым. Государь описывал в ней все мятежи, неустройства, беззакония Боярского правления во время его малолетства; доказывал, что и Вельможи и приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья Государевы: радели о своем богатстве, забывая отечество; что сей дух в них не изменился; что они не перестают злодействовать: Воеводы не хотят быть защитниками Христиан, удаляются от службы, дают Хану, Литве, Немцам терзать Россию; а если Государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным Боярам и чиновникам, то Митрополит и Духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают ему. "Вследствие чего, - писал Иоанн, - не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили Государство и поехали, куда Бог укажет нам путь". - Другую грамоту прислал он к гостям, купцам и мещанам: Дьяки Путило Михайлов и Андрей Васильев в собрании народа читали оную велегласно. Царь уверял добрых Москвитян в своей милости, сказывая, что опала и гнев его не касаются народа.
Столица пришла в ужас: безначалие казалось всем еще страшнее тиранства. "Государь нас оставил! - вопил народ: - мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут быть овцы без пастыря?" Духовенство, Бояре, сановники, приказные люди, проливая слезы, требовали от Митрополита, чтобы он умилостивил Иоанна, никого не жалея и ничего не страшася. Все говорили ему одно: "Пусть Царь казнит своих лиходеев: в животе и в смерти воля его; но Царство да не останется без главы! Он наш владыка, Богом данный: иного не ведаем. Мы все с своими головами едем за тобою бить челом Государю и плакаться". То же говорили купцы и мещане, прибавляя: "Пусть Царь укажет нам своих изменников: мы сами истребим их!" Митрополит немедленно хотел ехать к Царю; но в общем Совете положили, чтобы Архипастырь остался блюсти столицу, которая была в неописанном смятении. Все дела пресеклись; суды, Приказы, лавки, караульни опустели. Избрали главными Послами Святителя Новгородского Пимена и Чудовского Архимандрита Левкия; но за ними отправились и все другие Епископы: Никандр Ростовский, Елевферий Суздальский, Филофей Рязанский, Матфей Крутицкий, Архимандриты Троицкий, Симоновский, Спасский, Андрониковский; за Духовенством Вельможи, Князья Иван Дмитриевич Бельский, Иван Федорович Мстиславский, - все Бояре, Окольничие, Дворяне и Приказные люди, прямо из палат Митрополитовых, не заехав к себе в домы; также и многие гости, купцы, мещане, чтобы ударить челом Государю и плакаться.
Святители остановились в Слотине, послав доложить о себе Иоанну: он велел им ехать в Александровскую Слободу с Приставами и 5 Генваря впустил их во дворец. Сказав Царю благословение от Митрополита, Епископы слезно молили его снять опалу с Духовенства, с Вельмож, Дворян, Приказных людей, не оставлять Государства, Царствовать и действовать, как ему угодно; молили наконец, чтобы он дозволил Боярам видеть очи Царские. Иоанн впустил и Бояр, которые с таким же умилением, с такою же силою убеждали Царя сжалиться над Россиею, возвеличенною его победами и мудрыми уставами, славною мужеством ее народа многочисленного, богатою сокровищами природы, еще славнейшею благоверием. "Когда, - сказали вместе и духовные и государственные сановники, - когда ты не уважаешь мирского величия и славы, то вспомни, что, оставляя Москву, оставляешь святыню храмов, где совершились чудеса Божественной к тебе милости, где лежат целебные мощи Угодников Христовых. Вспомни, что ты блюститель не только Государства, но и Церкви: первый, единственный Монарх Православия! Если удалишься, кто спасет истину, чистоту нашей Веры? Кто спасет миллионы душ от погибели вечной?" - Царь ответствовал с своим обыкновенным многоречием: повторил все известные упреки Боярам в их своевольстве, нерадении, строптивости: ссылался на историю: доказывал, что они издревле были виновниками кровопролития, междоусобия в России, издревле врагами державных наследников Мономаховых: хотели (обвинение новое!) извести Царя, супругу, сыновей его... Бояре безмолвствовали. "Но, - продолжал Царь, - для отца моего Митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, Архиепископов и Епископов, соглашаюсь паки взять свои Государства; а на каких условиях, вы узнаете". Условия состояли в том, чтобы Иоанну невозбранно казнить изменников, опалою, смертию, лишением достояния, без всякого стужения, без всяких претительных докук со стороны Духовенства. В сих десяти словах Иоанн изрек гибель многим Боярам, которые пред ним стояли: казалось, что никто из них не думал о своей жизни; хотели единственно возвратить Царя Царству - и все со слезами благодарили, славили Иоаннову милость, Вельможи и Духовенство, у коего отнимал Государь древнее, святое право ходатайствовать не только за невинных, но и за виновных, еще достойных милосердия! - Грозный Владыка, как бы смягченный смирением обреченных жертв, велел Святителям праздновать с ним Богоявление; удержал в слободе Князей Бельского и Щенятева, а других Бояр вместе с Дьяками отпустил в Москву, чтобы дела не остановились в приказах.
Москва с нетерпением ждала Царя, и долго; говорили, что он занимается тайным делом с людьми ближними; угадывали оное не без боязни. Наконец, 2 Февраля, Иоанн торжественно въехал в столицу и на другой день созвал Духовенство, Бояр, знатнейших чиновников. Вид его изумил всех. Опишем здесь наружность Иоаннову. Он был велик ростом, строен; имел высокие плечи, крепкие мышцы, широкую грудь, прекрасные волосы, длинный ус, нос римский, глаза небольшие, серые, но светлые, проницательные, исполненные огня, и лицо некогда приятное. В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость; все черты исказились; взор угас; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса, от неизъяснимого действия ярости, которая кипела в душе его. Снова исчислив вины Бояр и подтвердив согласие остаться Царем, Иоанн много рассуждал о должности Венценосцев блюсти спокойствие Держав, брать все нужные для того меры - о кратковременности жизни, о необходимости видеть далее гроба, и предложил устав опричнины: имя, дотоле неизвестное! Иоанн сказал, что он для своей и государственной безопасности учреждает особенных телохранителей. Такая мысль никого не удивила: знали его недоверчивость, боязливость, свойственную нечистой совести; но обстоятельства удивили, а следствия привели в новый ужас Россию. 1) Царь объявлял своею собственностию города Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровью, Медынь, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Русу, Каргополь, Вагу, также волости Московские и другие с их доходами; 2) выбирал 1000 телохранителей из Князей, Дворян, Детей Боярских и давал им поместья в сих городах, а тамошних вотчинни… Продолжение »
|
ЮКО ИТО, ДИН ЖУ-ЧАН Два адмирала — японский и китайский — с начала до конца войны 1894–1895 годов являлись противниками и возглавляли враждебные флоты. Однако почему-то их биографии не отражены даже в энциклопедиях и для читателей начинаются с 1894 года. Японо-китайская война 1894–1895 годов явилась следствием противоречий между Китаем и Японией в вопросе о том, кто будет контролировать Корею — рынок сбыта японской продукции и сферу китайских политических интересов. К началу войны вице-адмирал Ито командовал эскадрой, которая крейсировала у южного побережья Китая. При остановке у острова Мацзудао он получил телеграмму с приказом морского министра вице-адмирала Сайго Цугумити немедленно идти к Пусану. Ито с крейсерами "Мацусима" и "Тиеда", оставив тихоходный "Такао" позади, направился к цели, откуда новый приказ направил его в Инчон с поручением обеспечить охрану посланника Отори. Тот 5 июня на корабле "Яэяма" следовал в Корею, чтобы вернуться в Сеул. 9 июня посланник прибыл в Инчон. Тем временем корабли Ито собрались в Пусане, где вице-адмирал получил приказ немедленно прибыть в Инчон. Второй приказ предписывал: "…взять на себя руководство военно-морскими силами, направленными в Корею, и в сотрудничестве с нашим посланником и консулами, взаимодействуя с сухопутными силами, обеспечить охрану наших подданных, безопасность морских торговых путей, а также выполнение других задач, возложенных на наш военно-морской флот в этом районе". Получив приказ, Ито оставил в Пусане крейсер "Такао" и с 2 кораблями прибыл в Инчон вслед за "Яэямой". После переговоров с посланником было решено, что Одори 10 июня отправится в Сеул с конвоем из морских пехотинцев, выделенных Ито. Отряд из 26 офицеров и 405 нижних чинов с 2 орудиями выступил и к вечеру прибыл в японскую миссию в Сеуле, а батарею доставили на пароходе по реке. Вслед за тем из Японии была отправлена на арендованных судах смешанная бригада из частей 5-й дивизии; командиру бригады следовало взаимодействовать с командованием флота. К 19 июля 1894 года японский флот во главе с вице-адмиралом Ито в готовности стоял на рейде Сасебо, тогда как крейсер "Яэяма" и несколько старых судов капитана 1-го ранга Хираяма были направлены к Чемульпо для прикрытия транспортов с войсками, направленных в Корею. 22 июля в Сасебо с инструкциями прибыл начальник Главного морского штаба вице-адмирал Кобаяма, и уже следующим утром объединенная эскадра Ито направилась в корейский порт Кунсан, связанный телеграфной линией с Японией. 23 июля 1894 года, за неделю до официального объявления войны, китайский флот был расположен в Вейхайвее, а небольшой отряд из 3 судов (крейсер, канонерская лодка и посыльное судно) находился в Азане, где китайцы имели также отряд сухопутных войск. Японские войска в небольшом количестве находились в Сеуле, куда были доставлены во время долгих дипломатических пререканий. Узнав 23 июля, что китайцы из Таку собираются выслать на транспортах войска для подкрепления своего отряда в Азане, японцы напали совершенно внезапно на королевский дворец в Сеуле, захватили короля в плен, чтобы изолировать его от китайского влияния, и затем атаковали китайский отряд с целью разбить китайцев, пока к ним не подвезены еще подкрепления. Китайцы в это время действительно отправили из Таку в Азан 3 парохода с войсками; 2 из них прошли благополучно и высадили солдат, но сразу после этого рано утром в Азан прибыл из Сасебо японский передовой отряд из быстроходных крейсеров контр-адмирала Цубои. Японцы неожиданно атаковали китайцев у острова Пхундо, заставили бежать крейсер "Цзи Юань", выброситься на берег канонерку, потопили транспорт "Гаошен" с китайскими солдатами и захватили конвоировавшее его судно. Присоединив вышедшие из Асанского залива корабли Хираямы, Цубои направился к Куинсану на соединение с главными силами. 1 августа Япония объявила о войне с Китаем. Командовавший китайским Северным флотом Дин Жу-чан, узнав о бое у Азана, вывел 6 судов в море, чтобы атаковать японцев, но после трех дней крейсерства отказался от своего намерения и возвратился обратно в базу, где получил приказание оставаться в порту и не заходить восточнее линии Вейхайвей — Ялу. Японцы через шпионов узнали о приказании, которое обрекало китайский флот на бездействие и позволяло безопасно производить перевозки по морю. Японскому флоту были поставлены задачи сопровождать транспорты с войсками в Корею, следить за китайским флотом и запереть его, если будет возможность. Часть японских кораблей конвоировала транспорты, а главные силы действовали в Печелийском заливе, наблюдая за китайскими базами Вейхайвей и Люйшунькоу (Порт-Артур). 19 августа японский флот сделал попытку внезапно атаковать китайцев в Вейхайвее, но английское военное судно, встретив рано утром вблизи порта японскую эскадру, начало салютовать, что предупредило китайцев. Благодаря полному бездействию китайского флота, японцы к середине августа довели численность войск в Сеуле и Чемульпо до 2 дивизий. Японский флот занял в Корейском заливе остров Гай-янг-тоу, создав промежуточную базу. Здесь суда имели возможность грузиться углем и прочими запасами, проводить ремонт. Якорную стоянку защищало минное заграждение. Имелось мелкое место с мягким грунтом, куда поврежденные суда могли, в случае нужды, выброситься. В первых числах сентября китайские военные власти заметили, что их войска не могут передвигаться достаточно быстро в Корею сухопутным путем, и потому решили прибегнуть к морской перевозке, направляя войска на транспортах из Таку в устье реки Ялу, о чем сообщили Дин Жу-чану. Китайский адмирал был склонен, прежде чем конвоировать транспорты, выйти в море и дать японцам решительное сражение. В случае успеха путь китайских транспортов был обеспечен, а в случае поражения китайский флот не стесняли бы транспорты. Между тем 12 сентября японцы благополучно закончили перевозку войск в Чемульпо, а 15 сентября генерал Нодзу, не дождавшись прибытия последних войск, атаковал Пхеньян и разбил китайцев, которые отступили на вторую оборонительную линию, к реке Ялу. Известие об отходе войск застало Дин Жу-чана в тот момент, когда он собирался выйти из Вейхайвея, чтобы дать решительное сражение. Видя, что времени на розыски японского флота нет, так как было необходимо скорее доставить из Таку войска в Ялу, он решил конвоировать транспорты своими судами при условии, что японцы на море не были разбиты. Пять транспортов вышли из Таку и в бухте Талиеван приняли 5000 человек. Здесь к ним присоединилась эскадра, которую японцы не блокировали. Она спокойно вышла из Вейхайвея. 16 сентября Дин Жу-чан в час ночи вышел из бухты Талиеван. Транспорты держались ближе к берегу, а эскадра шла мористее, параллельным с ними курсом в строе кильватерной колонны. Располагая 2 быстроходными крейсерами, флагман не выслал разведчиков. В тот же день китайцы достигли устья Ялу; транспорты вошли в реку вместе с миноносцами, а эскадра расположилась в 12 милях от берега, малодоступного из-за отмелей и банок. Ито 17 сентября получил известие, что китайцы собираются высадить войска где-то на северном берегу. Вице-адмирал направился к устью реки Ялу, так как знал, что это одно из немногих мест для высадки, и действительно, в 11 часов 30 минут увидел на горизонте дым. Недалеко от устья реки Ялу Северный китайский флот прикрывал высадку войск с транспортов. Располагавший 2 броненосцами и 18 крейсерами китайский командующий Дин Жу-чан решил вступить в бой и построил свои силы в линию фронта с броненосцами в центре для таранных ударов. Ввиду разнородности флота и полной неспособности его к эволюциям (вследствие отсутствия практики), адмирал заявил, что раз бой будет начат, сигналов никаких не будет, а каждый командир должен действовать самостоятельно и сообразно обстоятельствам. Было приказано судам, составлявшим одно отделение, оказывать друг другу поддержку и следовать за адмиралом. Ито также стремился к решительному бою. Вице-адмирал намеревался истребить максимум неприятельских кораблей, для чего японским судам следовало действовать вокруг сгрудившихся китайских. Он принял гибкий строй, составленный из "летучей эскадры" Цубои (4 крейсера со скоростью 18 узлов) и главных сил, из кораблей менее быстроходных. Каждый отряд должен был независимо преследовать общую цель — истребление неприятельских судов, и оба совместно — препятствовать бегству китайских судов. Следовало беречь свои суда от сильных китайских броненосцев, для чего держать дистанцию до них значительно большую, чем до остальных судов, с которыми сближаться совокупно всем отрядом и поражать их самым беглым и метким огнем. Командирам надлежало помнить, что каждое судно есть неразрывная часть своего отряда. Летучая эскадра уже в начале боя охватила правый фланг китайского флота и сосредоточенным огнем заставила выйти из боя и направиться к берегу крейсера "Янвей" и "Чаоюн". Цубои по приказу Ито пришлось повернуть, так как часть кораблей главных сил пострадала от огня китайцев и нуждалась в поддержке. После того как поврежденные японские корабли отошли, летучая эскадра обратила внимание на крейсера, вышедшие с реки Ялу, один из них потопила, а другой повредила. Пользуясь разделением китайских сил, Ито со своей эскадрой окружил броненосцы "Дин Юань" и "Чжень Юань", сосредоточив на этих двух кораблях огонь с 6 судов, причем "Дин Юань" скоро загорелся и с большим трудом мог действовать из своих орудий. Однако китайцы не думали уступать и храбро отбивались от многочисленного неприятеля. Считая, вследствие потопления "Чаоюн", своих противников совершенно обезоруженными, первый отряд пошел на соединение со вторым, чтобы сосредоточить все силы на решительном пункте, но тогда к месту боя направились китайские крейсера "Чинг Юань", "Кинг Юань" и суда, вышедшие из реки. Видя это, адмирал Ито приказал первому отряду возвратиться и напасть на приближающихся китайцев; он надеялся сам справиться с броненосцами. Теперь уже окончательно бой разделился на две части первая эскадра атаковала китайские крейсера, а вторая — броненосцы. Обе эскадры, пользуясь преимуществом в ходе, описывали около своих противников круги, держась вне сферы минных выстрелов. Понемногу расстояние между группами увеличилось до нескольких миль. После часового боя первой эскадре удалось сначала зажечь, а потом потопить броненосный крейсер "Кинг Юань", но у второй эскадры дело пошло далеко не так удачно. Хотя "Дин Юань" все еще продолжал гореть, а "Чжень Юань" лишился носовой 8-дюймовой пушки и тоже загорался несколько раз, китайцы храбро защищались, причем "Чжень Юань" все время очень искусно прикрывал своего более пострадавшего товарища. Несмотря на разрушенные надстройки и мостики, толстая броня еще ни разу не была пробита и обошлось без опасных повреждений. Во флагманский японский корабль попали две 12-дюймовые бомбы. Одна из них, сбив скорострельное орудие, разорвалась между бомбами, сложенными в батарее, следствием чего явился сильный пожар и из строя вышли сразу 80 человек. Другая бомба повредила большое кормовое орудие, и "Мацусима" с трудом продолжал бой. Наконец, Ито пришлось перенести свой флаг на "Хашидате". К этому времени у китайцев кончились все бомбы, пришлось стрелять бронебойными снарядами, которые прошивали крейсера насквозь, но приносили им мало вреда. К закату солнца на "Дин Юань", "Кинг Юань" и "Пинг Юань" все еще продолжался пожар, и они медленно в одиночку удалялись по направлению к Люйшунькоу, скрываясь в темноте. К вечеру бой завершился. Китайцы лишились 5 крейсеров. У Ито 4 крейсера получили повреждения, но он отказался от продолжения боя, ибо броненосцы противника сохранили боеспособность. Тем не менее, хотя высадка китайских войск прошла благополучно, моральный успех оказался на стороне японцев с их более активной тактикой. После сражения у Ялу японский флот отошел к базе на острове Гай-янг-тоу, где суда через неделю были вполне готовы к бою, кроме наиболее поврежденных, которые отправили для ремонта в японские порты. Ито, оставив крейсера для слабой блокады Люйшунькоу, главными силами прикрыл переход и высадку у Бицзыво 2-й армии, предназначенной для взятия этого порта. 24 октября высадка была закончена. 25 октября 1-я армия перешла Ялу. 8 ноября 2-я армия овладела Кинчжоуской позицией, защищавшей подступы к Люйшунькоу. Японцы не помешали китайскому флоту уйти в Вейхайвей, чтобы ослабить оборону Люйшунькоу. 9 ноября они овладели оставленным китайскими войсками Талиеванем — приобрели тем самым укрепленную и хорошо оборудованную базу. 20 ноября японцы произвели общую атаку Люйшунькоу. После 2-суточного боя форты с суши были взяты. Флот при этом отвлекал внимание фортов издали из-за минного заграждения. Только отряд миноносцев во время штурма, чтобы произвести переполох в гавани и на фортах, полным ходом ворвался в гавань, произвел пальбу и вышел из гавани. Одновременно 2 крейсера стреляли из ближайшей бухты через перешеек, а другой отряд миноносцев под прикрытием 2 крейсеров занял позицию, недоступную действию береговых батарей, и обстреливал гавань. Овладев прекрасной базой с доками и большими запасами, японская армия продолжала подвигаться вперед, в Маньчжурию. 6 декабря 1894 года был взят Фучжоу, 18 декабря обе армии соединились, а 10 января 1895 года японцы заняли все пространство до реки Ляохэ. Они могли бы развивать дальнейшие операции на Таку, но совершенно правильно считали необходимым взять предварительно находившийся у них на фланге Вейхайвей, где был сосредоточен китайский флот. Для взятия крепости в Японии была сформирована 3-я армия, которая 10 января 1895 года на 50 транспортах была отправлена из Хиросимы почти без прикрытия и благополучно прибыла 14 января в Талиеван, откуда предполагалось идти к месту высадки под защитой почти всего японского флота. Отправка этой армии из Японии без конвоя, конечно, была очень рискованна, но весь расчет японцы построили на инертности китайцев. 16 января посланный на рекогносцировку "Яэяма" донес, что китайский флот находится в Вейхайвее. Место высадки было выбрано к востоку от порта, в бухте Юнченг. Чтобы отвлечь внимание неприятеля, накануне выхода транспортов из Талиевана первая летучая эскадра должна была бомбардировать город Теньчуфу, лежащий к западу от Вейхайвея. 19 января намеревался выйти в море первый эшелон из 19 транспортов, разделенных для безопасности на 4 отряда, под прикрытием боевых кораблей. Приход его к месту высадки назначался на 6 часов утра следующего дня. На пути к нему должна была присоединиться и первая летучая эскадра после обстрела Теньчуфу. В случае встречи в море с китайским флотом все суда (за исключением отряда корветов и всех миноносцев) должны были атаковать неприятеля. Придя к месту высадки, 3 отрядам кораблей и миноносцам следовало идти к Вейхайвею и сторожить там китайский флот, пока не пройдут из Талиевана следующие 2 эшелона. Днем против входа предполагалось стоять большим судам, а ночью — миноносцам, экипажи которых днем могли отдыхать. Часть миноносцев оставалась у места высадки, чтобы защищать транспорты от минных атак. Утром 20 января японцы быстро преодолели китайское сопротивление и высадили под прикрытием огня "Яэяма" войска, пользуясь большим количеством средств для высадки. За три дня была высажена вся армия: 18000 человек строевых и около 2000 нестроевых, 5700 носильщиков-кули, 72 орудия. После высадки Ито обратился к китайскому адмиралу с письмом, которое было доставлено по назначению английским военным судном. Уверяя Дин Жу-чана в неизменной к нему дружбе, Ито высказал причины, по которым терпит поражение Китай и добивается успеха Япония. Это — дряхлость всей правительственной системы Китая и упорное нежелание ее менять, тогда как Япония энергично пошла по пути прогресса. Чем скорее кончится война, тем скорее откроется новая эра для Китая. Один столб все равно не удержит здания, готового рухнуть, не спасет Китая и сопротивление флота в Вейхайвее, писал он, а потому адмирал должен сдать свой флот японцам, и этим оказать пользу своему отечеству. Дин Жу-чану было предложено поселиться в Японии и выждать, когда Китаю вновь понадобятся его услуги. Дин Жу-чан на это письмо не ответил. Город Вейхайвей лежит в глубине широкой бухты, открытой с северо-востока; военный порт был расположен на острове Люгундао, который разделяет вход в бухту на два прохода — западный и восточный, в котором около двух с половиной миль в ширину. В проходах стояли донные мины и боны из трех параллельных стальных тросов, которые поддерживал на воде ряд поперечных бревен. На обоих берегах Люгундао и на двух прилежащих маленьких островках находились ряды фортов и батарей с полусотней тяжелых орудий, не считая пушек меньших калибров. Новейшие орудия были хорошо снабжены боеприпасами; большинство их имело круговой обстрел. Гарнизон крепости из 6 тысяч человек мог бы быть доведен до 13 тысяч, если бы китайцы стянули войска, расположенные в окрестных городах. Подступ к береговым южным фортам защищал ряд батарей, расположенных на высотах. Кроме того, на рейде стоял флот, состоявший из 2 больших броненосцев, 2 броненосных крейсеров, 3 меньших крейсеров, учебного судна, 6 канонерских лодок и 12 миноносцев. Благодаря широким входам флот мог легко принять участие в обороне, оставаясь при этом за боном и линией минных заграждений. 26 января японцы начали на берегу наступление, и 30 января была назначена общая атака передовых фортов. При этом первая летучая эскадра охраняла западный выход с рейда; главные силы держались в 20 милях от восточного выхода, а для помощи наступавшим войскам был отделен отряд из 8 канонерских лодок. Минный отряд расположился между островом Хилинг и восточным входом, у места же высадки остались только 3 небольших корвета. К 13 часам 30 января все береговые форты оказались в руках японцев, несмотря на то, что китайские суда обстреливали японский десант и не позволяли ему подойти близко к берегу. С 1 по 2 февраля японцы продолжали наступление и почти без сопротивления заняли Вейхайвей, который был оставлен гарнизоном, бежавшим в Чифу. Оборонялся лишь флот. 3 и 4 февраля Ито несколько раз маневрировал против фортов на островах, но перестрелки эти не имели серьезного значения. На ночь японцы, оставляя только сторожевые суда, уходили в море, опасаясь со стороны неприятеля минных атак. Не надеясь справиться с противником только артиллерийским боем, Ито решил произвести торпедные атаки на китайский флот, для чего предварительно японцы разрушили часть бона южного берега. Первая атака была произведена в ночь с 3 на 4 февраля. Сперва для отвлечения внимания 2 канонерские лодки открыли огонь по китайским судам. Тем временем 10 миноносцев пробирались вдоль берега. Китайские суда не имели сетей и не пользовались электрическим светом, поэтому японским миноносцам удалось взорвать броненосец. На следующую ночь японцы вновь атаковали китайцев. До атаки начальник дивизиона с командирами миноносцев отправился на один из взятых фортов и с него произвел рекогносцировку расположенных на якоре китайских судов. На этот раз китайцы имели линию сторожевых судов и световую преграду с острова Люгундао, но японским миноносцам удалось прорваться незамеченными. Они взорвали учебное судно и крейсер "Лай Юань", который после взрыва перевернулся через десять минут, так как продольные переборки были задраены. Уничтожив минными атаками 2 боевых судна китайской эскадры, японцы решились атаковать форты на островах. Для этого они разделились на 2 отряда, которые маневрировали против фортов в строе кильватера. Во время бомбардировки китайские миноносцы, воспользовавшись дымом, вышли с рейда, но вместо того чтобы атаковать японцев, начали уходить в Чифу. Преследуемые японцами, они выбросились на берег. Так как бомбардировка не имела решительного результата, Ито решил прорваться с эскадрою на рейд. Предварительно японцы в течение 9, 10 и 11 февраля разрушили бон, а также обстреливали с берега (южнее фортов) китайскую эскадру. Положение китайского флота было критическое, так как он был окружен. Среди моряков возникла паника, многие добивались капитуляции. Дин Жу-чан надеялся, что подойдут подкрепления. Но когда он 11 февраля получил от правительства телеграмму, что подкреплений не будет, то решил сдаться, выговорив предварительно свободу защитникам острова и всем военным чинам. Большинство моряков отказалось выполнить приказ адмирала и подорвать башни на кораблях. Лишь начальник штаба взорвал "Дин Юань" и покончил жизнь самоубийством. После отправки предложения о капитуляции Дин Жу-чан принял яд. Это было все, что флагман смог сделать при деморализации флота. Командование принял английский адмирал Мак-Клюр, который и сдал остатки флота, после того как Ито своим словом гарантировал безопасность моряков. Японцам, кроме большого запаса военных материалов, достались: броненосец, броненосный крейсер, крейсер, минный крейсер и 6 канонерских лодок. Уважая мужество Дин Жу-чана, при отправке тела флагмана в Чифу Ито оказал ему воинские почести. После капитуляции китайского флота в Вейхайвее дорога на Пекин была открыта, а присутствие японского флота в Желтом море становилось излишним. Ввиду этого Ито перешел к Пескадорским островам, которыми в марте и овладел почти без сопротивления. В то же время было заключено перемирие. В значительной мере победа японского флота принадлежала вице-адмиралу Ито, который не только осуществлял разработанную штабом стратегию, но и умело применял маневренную тактику, позволившую одержать победу в сражении при Ялу. Однако и его противник не был бездеятелен. Просто ему не было предоставлено тех средств и возможностей, чтобы привести в современное состояние боевые корабли и подготовить экипажи, которыми располагал японский командующий, а Пекин сдерживал активные операции, предоставляя инициативу противнику. Японо-китайская война показала, что японский флот один из сильнейших на Тихом океане, и явилась репетицией русско-японской войны. Опыт Ито был использован: с 1900 года он как начальник Морского командующего департамента (Морского генерального штаба) руководил разработкой планов войны и мобилизации. Этот вывод можно сделать, так как действия японского флота в войне с Россией были очень похожи на его боевые маневрирования против китайцев.
|
