ЗАГОВОР ПРОТИВ МУССОЛИНИ

 

Италия. 1943 год

 

23 января 1943 года части британской армии оккупировали Триполи — последнее колониальное владение итальянского королевства. Потери итальянцев на всех фронтах были огромными, и многие на Апеннинах видели спасение королевства в разрыве союза с Германией. Немцы, однако, считали, что ось Берлин — Рим — Токио незыблема, пока у власти остается Муссолини. Они явно не представляли, насколько сильны в Италии опозиционные настроения.

Уже в ноябре 1942 года, когда генерал Монтгомери в Северной Африке у Эль‑Аламейна сокрушил итальянскую армию, почва для заговора вполне созрела. Вначале дело ограничивалось намеками и предложениями, тайными переговорами и встречами, в которых участвовали представители двора и офицеры генерального штаба. По мере разрастания заговора в него оказался втянуты и сам король, а также министр королевского двора герцог Пьетро д'Акваро‑не, принцесса Мария и ее супруг — наследник престола Умберто.

Правда, были генералы (среди них — Витторио Амброзио), считавшие, что и король должен уйти, ибо его личность «тоже отождествлялась с фашизмом».

В то время как маршал Бадольо и Амброзио вместе с другими генералами — Кастельяно и Карбони обсуждали эти планы и взвешивали свои шансы на успех, несколько фашистских министров Муссолини также готовили заговор, направленный на свержение дуче. Наиболее влиятельными и заметными фигурами среди них были министр образования Джузеппе Боттаи и граф Дино Гранди, министр юстиции, холеный, амбициозный, импозантный интеллектуал с изысканными манерами. 3 июня Гранди приватно беседовал с королем, недвусмысленно предлагая ему избавиться от Муссолини.

Виктор Эммануил дал понять, что может воспользоваться лишь конституционными средствами, то есть решением Большого фашистского совета, дающим ему право на смещение главы кабинета. Гранди остался очень доволен разговором, решив, что новым премьер‑министром станет он сам. Однако у короля были иные планы. Последний плел свою интригу.

Буффарини‑Гвиди, помощник министра внутренних дел, через бывшую любовницу дуче Анджелу Курти предупредил Муссолини о заговорах, которые плели вокруг дуче Гранди и Боттаи. По секрету он сообщил, что в поведении министра иностранных дел графа Чиано и Фариначчи тоже появились признаки нелояльности.

Муссолини не очень встревожился. Дуче не верил в серьезность намерений своих приспешников. «Стоит мне свистнуть, — уверенно заявлял он, — и они мне мигом зааплодируют».

Через несколько дней после получения письма от Анджелы Курти он устроил очередную кадровую перестановку. Граф Гранди был смещен с поста министра юстиции, однако ему позволили сохранить за собой место председателя палаты депутатов. Боттаи лишился поста министра образования, однако за ним осталось его место в Большом фашистском совете. Граф Чиано и его заместитель Бастиа‑нини покинули министерство иностранных дел. Чиано получил место посла при Святом престоле.

Прошла зима, наступила весна 1943 года. Заговоры — антироялистские, антифашистские, антигерманские — множились и разрастались. В действительности было очень трудно определить, как писал приехавший в Рим из посольства в Будапеште Анфузо, «кто в каком заговоре состоит», однако было очевидно, что все они преследовали одну цель — свержение дуче.

16 июля несколько крупных партийных чиновников встретились в Риме с дуче и настояли на необходимости созыва Большого фашистского совета. Поначалу Муссолини отверг эту идею, но затем согласился провести Совет в субботу 24 июля.

В полдень 21 июля Дино Гранди встретился с президентом Итальянской Академии Федерцони. Гранди познакомил его с проектом резолюции, которую он намеревался представить на рассмотрение Большого фашистского совета. В документе говорилось о необходимости передать всю полноту власти королю. Иными словами, Муссолини должен был отказаться от власти.

Федерцони одобрил резолюцию. Обрадованный Гранди затем посетил Бот‑таи, Бастианини и Альбини, трех влиятельнейших членов Большого фашистского совета. Все они согласились поддержать на заседании его резолюцию.

К удивлению Гранди, секретарь партии Карло Скорца также склонялся к тому, чтобы одобрить его предложение. Однако Скорца показал копию резолюции Муссолини. Дуче, быстро прочитав документ, не выказал особой тревоги, заметив при этом, что решение это «неприемлемо и достойно презрения».

Получив поддержку влиятельных политиков, Гранди попросил о встрече с дуче, так как, по его словам, не хотел «сойти за заговорщика» и надеялся склонить его к отставке. 22 июля в пять часов вечера Гранди появился в Палаццо Венеция. Он зачитал свою резолюцию и затем привел аргументы в ее пользу. Муссолини не прерывал его, продолжая наблюдать за визитером с выражением надменного презрения. Когда же речь была окончена, он сказал: «Оставьте меня. Мы увидимся на Большом совете».

Реакция Муссолини насторожила Гранди. Он решил уступить Боттаи, предложившему вовлечь в заговор Чиано. Хотя Гранди в общем и не доверял Чиа‑но, он был вынужден признать, что его поддержка привлечет многих колеблющихся, которые отдадут свои голоса в пользу этой резолюции.

Гранди не сомневался, что в случае его ареста большинство заговорщиков тут же переметнутся на сторону Муссолини. «В глубине души, — говорил он, — единственный человек, которому я абсолютно доверял, был Федерцони».

За несколько дней до решающих событий благосклонная фортуна предоставила Муссолини последний шанс изменить ситуацию. 18 июля германский посол Маккензен передал дуче срочное приглашение на встречу с Гитлером в Фельтре. Эта встреча не входила в планы заговорщиков и вызвала среди них некоторое замешательство. Ведь стоило Муссолини хотя бы намекнуть Гитлеру на необходимость вмешательства, как фюрер принял бы экстренные меры.

По дороге в Фельтре сопровождавший дуче генерал Амброзио предпринял последнюю попытку изменить ситуацию— он настоятельно убеждал Муссолини поставить Гитлера перед фактом выхода Италии из войны в течение 15 дней. Но дуче не понял внутреннего смысла этого демарша и не осмелился перечить Гитлеру. Фюрер по обыкновению много говорил, кричал, срываясь на истерику, требовал дополнительных усилий, мобилизаций и завинчивания гаек. Под шквалом сыпавшихся на него обвинений дуче угрюмо молчал. Он мысленно радовался тому, что отказался от услуг переводчика: уж очень не хотелось ему иметь лишнего свидетеля своего унижения. Наконец фюрер замолк и даже пообещал немного помочь материалами и военной техникой. На том диктаторы и расстались.

Муссолини стоял на аэродроме с поднятой в фашистском приветствии рукой до тех пор, пока самолет Гитлера не скрылся из виду, а затем повернулся к своей свите и с победным видом заявил, что фюрер обещал предоставить Италии все необходимое для продолжения войны.

Во время переговоров в Фельтре произошло еще одно событие, побудившее заговорщиков к решительным действиям, — союзническая авиация впервые бомбила Рим. За три часа на город было совершено четыре массированных налета, но ни один самолет противника не был сбит. Около 1400 римлян погибло, 6 тысяч были ранены, многие здания превратились в руины.

На следующий же день король Виктор Эммануил поручил генералам Амброзио, Карбони и Кастеллано принять меры по устранению Муссолини. Монарх спросил маршала Бадольо, готов ли он заменить Муссолини на посту главы правительства, и тот согласился, предложив нефашистскую администрацию, возглавляемую социалистом Бономи и бывшим премьер‑министром Орландо. На случай сопротивления чернорубашечников Амброзио начал стягивать к Риму верные монархии войска, а бывший начальник полиции Сениз отрабатывал детали ареста диктатора.

Утром 24 июля Скорца информировал дуче о заговоре генералов и о решении короля назначить новым премьер‑министром маршала Бадольо.

Муссолини механически твердил, что ему следует опасаться только американских танков, а вечером состоится лишь обычная встреча и беседа товарищей.

Обладая тонким политическим чутьем, дуче понимал, что тучи над ним сгущаются. 24 июня, выступая на Большом фашистском совете, он пытался в завуалированной форме даже угрожать заговорщикам, но скрытые угрозы остались риторикой, а утверждения, будто союзники непременно разрушат итальянскую промышленность, звучали неубедительно. Дуче говорил, что в лице Германии итальянцы нашли искреннего и постоянного союзника. Это была самая важная и самая неудачная речь великого диктатора.

Решающим было выступление Гранди.

«Я собираюсь повторить здесь, перед Большим советом, то, что я говорил дуче позавчера, — начал он. — Предлагаю следующую повестку дня». И Гранди зачитал свою резолюцию. «Вы навязали Италии диктатуру, — говорил он, — которая исторически аморальна. На протяжении долгих лет Вы держали в своих руках три ведущих министерства. И чего вы добились? Вы уничтожили дух вооруженных сил. На протяжении долгих лет Вы душили нас вот этими похоронными одеждами. На протяжении долгих лет, выбирая одного из нескольких кандидатов на важнейшие посты, Вы неизменно выбирали худшего».

Гранди говорил больше часа. Муссолини сидел и в абсолютной тишине слушал эту речь, которую он позднее называл «яростной филиппикой — речью человека, который наконец дал выход долго сдерживаемой обиде».

Затем выступил Чиано. Он обратился к истории провалившегося итало‑германского альянса. Никто не сомневался, что он поддержит резолюцию Гранди. Следующий оратор, Фариначчи, попытался защитить немцев. Он предложил Совету собственную резолюцию, в которой провозглашалась солидарность фашистской Италии с национал‑социалистской Германией, а главе правительства предлагалось обратиться к королю с просьбой принять командование над всеми вооруженными силами, чтобы «таким образом продемонстрировать всему миру, что все население ведет борьбу за спасение и честь Италии, объединившись под его руководством».

После полуночи, когда заседание продолжалось уже более семи часов, Муссолини предложил Скорце перенести заседание на завтра. Он сказал, что неважно себя чувствует и не может переутомлять себя.

«Раньше, — возразил жестко Гранди, — Вы держали нас здесь до пяти утра, обсуждая всякие мелочи и пустяки. Мы не уйдем отсюда, пока не будет обсуждена моя резолюция и по ней не будет проведено голосование». Он согласился на десятиминутный перерыв.

Около четверти третьего Муссолини резко прервал дискуссию. «Споры были долгими и всех утомили. На рассмотрение вынесены три предложения. Гранди был первым, поэтому его проект я выношу на голосование.. »

На заседании присутствовало двадцать восемь членов Совета При голосовании из них воздержался лишь один — граф Суардо. Скорца, Полверелли, Буффарини‑Гвиди и Гальбиати голосовали «против», их поддержали еще три человека Фариначчи голосовал за свою резолюцию. Девятнадцать голосов было отдано за предложение Гранди.

Муссолини быстро собрал свои бумаги и встал. В дверях он обернулся и спокойно, но с горечью в голосе, произнес: «Вы спровоцировали кризис режима».

Описание событий утра этого дня, составленное Анфузо, свидетельствует, сколь плохо заговорщики знали о планах двора и как мало они доверяли друг другу. В Монтечиторио, по словам Анфузо, «Гранди с Чиано уединились в углу и повели беседу». Вскоре они стали спорить. «Было ясно, что Гранди многое утаил от Чиано».

Немного позже Анфузо убедился, что и Чиано не знал об истинных намерениях короля. «Все готово, вот увидите, — доверительно сказал он. — Кандидатуры министров уже согласованы. Пирелли будет министром иностранных дел. Полагаю, что Витетти будет заместителем секретаря, генерал Карбони — министром пропаганды. Я на какое‑то время останусь в стороне, а там посмотрим. Что касается Вас, то я не хочу говорить лишнего. Вы известный германофил. Но я поговорю с друзьями».

Гранди сообщил о результатах заседания Большого фашистского совета министру двора Аквароне, предложив, чтобы король назначил главой правительства маршала Кавилья, известного военного и антифашиста, и немедленно отправил в Мадрид для переговоров с союзниками о мире представительную делегацию. Когда Аквароне сказал, что король решил назначить главой правительства маршала Бадольо, Гранди потерял дар речи.

В шесть часов утра Аквароне разбудил короля, чтобы тот просмотрел доклад Гранди о голосовании в Совете. Через час он позвал генерала Амброзио и вместе с ним отправился к Бадольо.

Муссолини по‑прежнему чувствовал себя абсолютно уверенно. Он отвергал предложения своих соратников немедленно арестовать заговорщиков. Правда, около 15 часов он подумал о предложении генерала Гальбиати ввести в Рим механизированные подразделения чернорубашечников, стоявшие в Браччано. Но было слишком поздно. За несколько часов до того дивизион «Гранатьери» получил от генерала Кастельяно приказ прибыть в Рим. В то время как приказ Гальбиати, предназначенный чернорубашечникам, был перехвачен.

25 июля было воскресенье, король находился в своей загородной вилле. Отправляясь туда, Муссолини не знал, что фактически уже лишен власти. Дворцовые участники заговора всячески ускоряли развитие событий. Муссолини отправился на виллу в 5 часов пополудни.

Виктор Эммануил объявил дуче о том, что главой правительства назначен маршал Бадольо. Он не пожелал вступать с Муссолини в разговоры по существу, но «своим королевским словом» гарантировал безопасность бывшего диктатора.

Едва Муссолини вышел из здания, как к нему приблизились два офицера, пригласили следовать за ними и заявили, что король велел им «охранять» бывшего дуче Они посадили его в санитарную машину и увезли. Муссолини, растерявшийся и оглушенный, не оказывал никакого сопротивления.

В 22 часа 45 минут 25 июля по радио было передано два обращения к народу — короля и маршала Бадольо. И сразу толпы римлян вышли на улицу. Люди срывали портреты дуче и фашистские эмблемы, требуя немедленного прекращения войны.

26 июля правительство Бадольо издало декрет об отмене Большого фашистского совета и Особого трибунала и о роспуске всех фашистских организаций.

Гитлер, узнав об аресте Муссолини, приказал немецким войскам, находившимся на территории Италии, немедленно захватить «изменников» и восстановить власть дуче. Несколько позже по его приказу немецкие парашютисты выкрали Муссолини из места его заключения в Гран‑Саксо (в горах Абруццо). Это произошло 12 сентября 1943 тода. Муссолини привезли в Вену, его сопровождал полковник Скорцени, осуществивший операцию.

Встреча Гитлера и Муссолини произошла 14 сентября в резиденции фюрера и была воистину мелодраматической. Геббельс оставил подробнейшее ее описание. Муссолини почти ничего не знал о положении в Италии. И совершенно не желал вернуться к власти.

А в Италии происходило следующее. 3 сентября в Кассибиле (провинция Сиракуза на Сицилии) представители правительства Бадольо и высадившихся на Сицилии англо‑американских войск подписали соглашение, вежливо названное «перемирием», а фактически означавшее полную капитуляцию Италии.

Соглашение оставалось секретным до 8 сентября. В тот день Бадольо и Эйзенхауэр обнародовали текст, а 9‑го король со всей семьей и Бадольо со всем правительством и весь генералитет постыдно бежали из Рима. В течение нескольких дней Германия оккупировала почти всю территорию Италии от Альп на Севере до Неаполя на Юге. Начиная с 8 сентября 1943 года страна оказалась разделенной на две части. 11 сентября немцы объявили, что вся территория Италии, включая Рим, является военной зоной, находящейся под немецким военным контролем.

15 сентября 1943 года новое итальянское официальное агентство печати объявило по радио. «Сегодня Бенито Муссолини возобновил верховное руководство фашизмом в Италии»

На западном берегу озера Гарда расположен небольшой городок Сало. Там, на одной из вилл и поселился с семьей некогда всесильный диктатор. Поскольку «монархия изменила», была создана «республика Сало». Немцы следили буквально за каждым шагом дуче. Муссолини фактически стал уже не союзником, а вассалом.

Муссолини жаждал расправиться с заговорщиками. Однако из девятнадцати обвиняемых лишь шесть человек предстали перед судом, остальные, включая Гранди, выехавшего в Испанию вскоре после ареста Муссолини, скрывались за границей или сумели надежно спрятаться в Италии. В качестве подсудимых перед трибуналом предстали де Боно, Чианетти, Маринелли, Готтарди, Паре‑чи и Чиано.

Суд начался в девять часов утра в воскресенье 8 января 1944 года в зале Кастельвеккио в Вероне. Приговор суда был известен заранее — смертная казнь. И только Чианетти получил 30 лет тюрьмы. Он не смог сдержать слез, прошептав: «Спасибо, спасибо».

В апреле 1945 года дуче перевел свое правительство в Милан. 26 апреля Муссолини бежал из Милана, но уже 27 апреля попал в руки партизан 52‑й гари‑бальдийской бригады и на следующий день был ими расстрелян.

 

ЦАРЬ ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ

Два царствования первых государей Романова дома были периодом господства приказного люда, расширения письмоводства, бессилия закона, пустосвятства, повсеместного обдирательства работящего народа, всеобщего обмана, побегов, разбоев и бунтов. Самодержавная власть была на самом деле малосамодержавная: все исходило от бояр и дьяков, ставших во главе управления и в приближении к царю; царь часто делал в угоду другим то, чего не хотел, чем объясняется то явление, что при государях, несомненно честных и добродушных, народ вовсе не благоденствовал.

Еще менее можно было ожидать действительной силы от особы, носившей титул самодержавного государя по смерти Алексея Михайловича. Старший сын его Федор, мальчик четырнадцати лет, был уже поражен неизлечимою болезнью и едва мог ходить. Само собою разумеется, что власть была у него в руках только по имени. В царской семье господствовал раздор. Шестеро сестер нового государя ненавидели мачеху Наталью Кирилловну; с ними заодно были и тетки, старые девы, дочери царя Михаила; около них естественно собрался кружок бояр; ненависть к Наталье Кирилловне распространялась на родственников и на сторонников последней. Прежде всех и более всех должен был потерпеть Артамон Сергеевич Матвеев, как воспитатель царицы Натальи и самый сильный человек в последние годы прошлого царствования. Его главными врагами, - кроме царевен, в особенности Софьи, самой видной по уму и силе характера, и женщин, окружавших царевен, - были Милославские, родственники царя с материнской стороны, из которых главный был боярин Иван Михайлович Милославский, злобившийся на Матвеева за то, что Артамон Сергеевич обличал перед царем его злоупотребления и довел до того, что царь удалил его в Астрахань на воеводство. С Милославскими заодно был сильный боярин оружничий Богдан Матвеевич Хитрово; и у этого человека ненависть к Матвееву возникла оттого, что последний указывал, как Хитрово, начальствуя Приказом Большого Дворца, вместе со своим племянником Александром обогащался незаконным образом за счет дворцовых имений, похищал в свою пользу находившиеся у него в заведывании дворцовые запасы и брал взятки с дворцовых подрядчиков. Царь Алексей Михайлович был такой человек, что, открывая ему правду насчет бояр, Матвеев не мог подвергнуть виновных достойному наказанию, а только подготовил себе непримиримых врагов на будущее время. У Хитрово была родственница, боярыня Анна Петровна; она славилась своим постничеством, но была женщина злая и хитрая: она действовала на слабого и больного царя вместе с царевнами и вооружала его против Матвеева, сверх того врагом Матвеева был окольничий Василий Волынский, поставленный в Посольский приказ, человек малограмотный, но богатый, щеголявший хлебосольством и роскошью. Созывая к себе на пиры вельмож, он всеми силами старался восстановить их против Матвеева. Наконец, могущественные бояре: князь Юрий Долгорукий, государев дядька Федор Федорович Куракин, Родион Стрешнев также были нерасположены к Матвееву.

Гонение на Матвеева началось с того, что по жалобе датского резидента Монса Гея, будто Матвеев не заплатил ему 500 рублей за вино, Матвеева 4 июля 1676 года удалили от Посольского приказа и объявили ему, что он должен ехать в Верхотурье воеводою. Но это был только один предлог. Матвеев, доехавши до Лаишева, получил приказание там остаться, и здесь начался ряд придирок к нему. Сперва потребовали от него какую-то книгу, лечебник, писанный цифрами, которого у него не оказалось. В конце декабря сделали у него обыск и привезли за караулом в Казань. Его обвиняли в том, что, заведуя государевою аптекою и подавая царю лекарство, он не допивал после царя остатков лекарства. Лекарь Давид Берлов доносил на него, что он вместе с другим доктором, по имени Стефаном, и с переводчиком Спафари читал "черную книгу" и призывал нечистых духов. Его донос подтверждал под пыткою холоп Матвеева, карлик Захарка, и показывал, что он сам видел, как, по призыву Матвеева, в комнату приходили нечистые духи и Матвеев с досады, что карлик видел эту тайну, прибил его.

11 июня 1677 года боярин Иван Богданович Милославский, призвавши Матвеева с сыном в съезжую избу, объявил ему, что царь приказал лишить его боярства, отписать все поместья и вотчины к дворцовым селам, отпустить на волю всех его людей и людей его сына и сослать Артамона Сергеевича, вместе с сыном, в Пустозерск. Вслед за тем отправлены были в ссылку двое братьев царицы Натальи Кирилловны, Иван и Афанасий Нарышкины. Первого обвинили в том, что он говорил человеку, по фамилии Орлу, такие двусмысленные речи: "Ты Орел старый, а молодой Орел на заводи летает: убей его из пищали, так увидишь милость царицы Натальи Кирилловны". Эти слова были объяснены так, будто они относились к царю. Нарышкина присудили бить кнутом, жечь огнем, рвать клещами и казнить смертью, но царь заменил это наказание вечною ссылкою в Ряжск.

В первые годы своего царствования Федор Алексеевич находился в руках бояр, врагов Матвеева. Наталья Кирилловна с сыном жила в удалении в селе Преображенском и находилась постоянно под страхом и в загоне. В церковных делах самовольно управлял всем патриарх Иоаким, и царь не в силах был воспрепятствовать ему притеснять низложенного Никона и отправить в ссылку царского духовника Савинова. Патриарх Иоаким заметил, что этот близкий к особе царя человек настраивает молодого государя против патриарха, созвал собор, обвинил Савинова в безнравственных поступках, и Савинов был сослан в Кожеезерский монастырь; царь должен был покориться.

Политика Москвы в первых годах Федорова царствования обращалась главным образом на малороссийские дела, которые впутали Московское государство в неприязненные отношения к Турции. Чигиринские походы, страх, внушаемый ожиданием нападения хана в 1679 г., требовали напряженных мер, отзывавшихся тягостно на народе. Целые три года все вотчины были обложены особым налогом по полтине со двора на военные издержки; служилые люди не только сами должны были быть готовы на службу, но их родственники и свойственники, а с каждых двадцати пяти дворов их имений они должны были поставлять по одному конному человеку. На юго-востоке происходили столкновения с кочевыми народами. Еще с начала царствования Алексея Михайловича, калмыки, под начальством своих тайшей, то делали набеги на русские области, то отдавались под власть русского государя и помогали России против крымских татар. В 1677 году вспыхнула ссора между калмыками и донскими казаками; правительство приняло сторону калмыков и запрещало казакам беспокоить их; тогда главный калмыцкий тайша, или хан, Аюка, с другими подначальными ему тайшами под Астраханью дал русскому царю шертную грамоту, по которой обещался от имени всех калмыков находиться навсегда в подданстве московского государя и воевать против его недругов. Но такие договоры не могли иметь надолго силы: донские казаки не слушали правительства и нападали на калмыков, отговариваясь тем, что калмыки первые нападали на казачьи городки, брали в плен людей, угоняли скот. Калмыки, со своей стороны, представляли, что мир нарушен казаками, царскими людьми, а потому и шерть, данная царю, уже потеряла силу, и отказывались служить царю. Аюка стал переговариваться и дружить с крымским ханом, а его подчиненные нападали на русские поселения. Пределы Западной Сибири беспокоили башкиры, а далее, около Томска, делали набеги киргизы. В Восточной Сибири возмутились якуты и тунгусы, платившие ясак, выведенные из терпения грабительствами и насилиями воевод и служилых людей, но были укрощены.

Во внутренних делах сначала происходило мало нового 1, подтверждались или расширялись распоряжения предыдущего царствования 2. В народе не утихало волнение, возбужденное расколом, напротив, все более и более принимало широкий размер и мрачный характер. Фанатики заводили пустыни, завлекали туда толпы народа, поучали его не ходить в церковь, не креститься тремя перстами, толковали, что приближаются последние времена, наступает царство Антихриста, скоро затем мир сей постигнет конец, и теперь благочестивым христианам ничего не остается, как отрекаться от всех прелестей мира и добровольно идти на страдание за истинную веру. Такие пустыни появлялись во многих местах на севере, на Дону, но особенно в Сибири. Воеводы посылали разгонять их, но фанатики сами сжигались, не допуская к себе гонителей, и в этом случае оправдывали себя примером мучеников, особенно Св. Манефы, которая сожглась, чтоб не поклониться идолам 3.

В 1679 году царь Федор Алексеевич, уже достигший семнадцатилетнего возраста, приблизил к себе двух любимцев: Ивана Максимовича Языкова и Алексея Тимофеевича Лихачева. Это были люди ловкие, способные и, сколько можно заключить по известным нам событиям, добросовестные. Языков был назначен постельничьим. Молодой царь, воспитанный Симеоном Полоцким, был любознателен, посещал типографию и типографскую школу, любил читать и поддавался мысли своего учителя Симеона образовать высшее училище в Москве. Мало-помалу становится заметнее усиление правительственной деятельности. Издан ряд распоряжений, прекращавших злоупотребления и запутанность в делах по владению вотчинами и поместьями. Так, напр., вошло в обычай, что владелец вотчины продавал или передавал другому - родственнику или же чужому по крови, после себя свое имение, с условием, чтобы тот содержал его вдову и детей или родственников - обыкновенно лиц женского пола, напр. дочерей или племянниц; получивший вотчину обязан был выдавать замуж таких девиц как бы родных сестер своих. Но такие условия не исполнялись, и по этому поводу состоялся закон отбирать такие вотчины, если владелец не исполнит условия, на котором получил вотчину, - и отдавать их прямым обойденным наследникам. Бывали еще такие злоупотребления: мужья насилиями и побоями принуждали жен своих продавать и закладывать их собственные вотчины, полученные в приданое при выходе замуж. Постановлено было не записывать в поместном приказе, как делалось до того времени, таких актов, которые совершались мужьями от имени жен без их добровольного согласия. Ограждены были также вдовы и дочери, получавшие после мужьев и отцов прожиточные имения, которые у них нередко отнимали наследники. В это время вообще заметно желание, чтобы вотчины не выходили из рода владельцев, и потому запрещалось впредь отдавать по духовным вотчины прямых наследников, а также и дарить их в чужие руки. Самые поместья подчинялись тому же родовому началу: было постановлено, чтобы выморочные поместья давались только родственникам, хотя бы и дальним, прежних владельцев. Родственник имел право законно искать возвращения себе поместьев, поступивших в чужой род. Таким образом поместное право почти исчезало и переходило в вотчинное. Сын считал себя вправе просить правительство дать ему поместье или какую-нибудь награду, следовавшую его отцу за службу, если отец не успел ее получить.

В ноябре того же 1679 года уничтожилось некогда важное звание губных старост и целовальников. Повсеместно велено было сломать губные избы, и все уголовные дела передавались ведению воевод; вместе с тем уничтожались разные мелкие подати на содержание губных изб, тюрем, сторожей, палачей, издержка на бумагу, чернила, дрова и пр. Тогда же были уничтожены особые сыщики, присылаемые из Москвы по уголовным делам, сборщики, также приезжавшие из Москвы, горододельцы и приказчики разных наименований: ямские, пушкарские, засечные, осадные, у житниц головы и пр. Все их обязанности сосредоточивались в руках воевод. Правительство, вероятно, имело целью упростить управление и избавить народ от содержания многих должностных лиц.

В марте 1680 года предпринято было межевание вотчиных и помещичьих земель - важное предприятие, которое вызывалось желанием прекратить споры по поводу рубежей, доходившие очень часто до драк между крестьянами споривших сторон, а иногда и до смертоубийства. Всем помещикам и вотчинникам предписано объявить о числе имеющихся у них крестьянских дворов. Относительно самих крестьян не было сделано важных изменений в законодательстве, но из дел того времени видно, что крестьяне почти уже окончательно сравнялись с холопами по своему положению, хотя все-таки юридически отличались от последних тем, что в крестьяне поступали по судной, а в холопы по кабальной записи. Тем не менее, владелец не только брал своих крестьян в дворовые, но даже бывали случаи, когда продавал вотчинных крестьян без земли.

Летом 1680 года царь Федор Алексеевич увидел на крестном ходе девицу, которая ему понравилась. Он поручил Языкову узнать: кто она, и Языков сообщил ему, что она дочь Семена Федоровича Грушецкого, по имени Агафья. Царь, не нарушая дедовских обычаев, приказал созвать толпу девиц и выбрал из них Агафью. Боярин Милославский пытался расстроить этот брак, чернил царскую невесту, но не достиг цели и сам потерял влияние при дворе. 18 июля 1680 года царь сочетался с нею браком. Новая царица была незнатного рода и, как говорят, по происхождению полька. При дворе московском стали входить польские обычаи, начали носить кунтуши, стричь волосы по-польски и учиться польскому языку. Сам царь, воспитанный Симеоном Ситияновичем, знал по-польски и читал польские книги. Языков после царского брака получил сан окольничьего, а Лихачев заступил его место в звании постельничьего. Кроме того, приблизился к царю и молодой князь Василий Васильевич Голицын, впоследствии игравший важнейшую роль в Московском государстве.

Заключенный в это время мир с Турцией и Крымом хотя и не был блистателен, но по крайней мере облегчал народ от тех усилий, которых требовала продолжительная война, и потому был принят с большою радостью. Правительство обратилось к внутренним распоряжениям и преобразованиям, которые показывают уже некоторое смягчение нравов. Так, еще в 1679 году был составлен, но потом повторен в 1680 и, вероятно, приведен в исполнение закон, прекращавший варварские казни отсечения рук и ног и заменявший их ссылкою в Сибирь. В некоторых случаях позорное наказание кнутом заменилось пенею, как, например, за порчу межевых знаков или за корчемство. В челобитных, подаваемых царю, запрещалось раболепное выражение: чтобы царь умилосердился "как Бог"; запрещалось простым людям при встрече с боярами вставать с лошадей и кланяться в землю. Для распространения христианства между магометанами в мае 1681 года постановлено было отобрать крестьян христианской веры от татарских мурз, но оставлять им по-прежнему власть над ними, если они примут христианство; да сверх того положено поощрять принимавших крещение инородцев деньгами.

Межевание земель, предпринятое в прошлом году, не только не достигало цели прекращения драк по поводу границ владений, но еще усиливало их, потому что пока оно еще не было окончено, то возбуждало новые вопросы о границах; до правительства доходили слухи о бесчинствах, которые делали вотчинники и помещики, о нападениях их друг на друга и убийствах. В мае 1681 года издан был закон об отнятии спорных земель у тех владельцев, которые начнут самоуправства и будут посылать своих крестьян на драку, и о строгом наказании крестьян, если они без ведома владельцев станут драться между собою за границы; велено было также ускорить дело размежевания и умножить число межевщиков, выбираемых из дворян и называемых писцами. Вместо того, чтобы по старому обычаю предоставить им брать так называемые кормы с обывателей, им назначено было денежное жалованье, деньга с четверти земли, а другая деньга давалась подьячему с теми, которые с ним были для подмоги.

В июле того же года вышло два важных распоряжения: были уничтожены откупа на винную продажу и на таможенные сборы. Поводом к этому изменению было то, что порядок отдачи на откуп вел за собою беспорядки и убытки казне; откупщики винной продажи перебивали друг у друга барыши и пускали дешевле свое вино, стараясь один другого подорвать. Вместо откупов опять введены были верные головы и целовальники, выбранные из торговых и промышленных людей. Для избежания беспорядков запрещались вообще изъятия и особые права на домашнее производство хмельных напитков, исключая помещиков и вотчинников, которым позволялось приготовлять их, но только внутри своих дворов и никак не на продажу.

Среди всех этих забот правительства умерла царица Агафья (14 июля, 1681 года) от родов, а за нею и новорожденный младенец, крещенный под именем Ильи.

Не знаем, как подействовало на болезненного царя это семейное несчастье, но деятельность законодательная и учредительная не приостанавливалась. Важное дело межевания встречало большие затруднения: помещики и вотчинники жаловались на писцов, которым было поручено межевание, а писцы, которые были также из помещиков, на землевладельцев; таким образом правительство должно было отправлять еще особых сыщиков для разбирательства споров между владельцами земель и межевщиками и грозило тем и другим потерею половины их поместий; другая половина отдавалась жене и детям виновного. Сделаны были изменения в порядке приказного делопроизводства: все уголовные дела, которые производились частью в Земском приказе, а иногда и в других, велено было соединить в одном Разбойном приказе; Холопий приказ был уничтожен вовсе, и все дела из него перенесены были в Судный приказ. Наконец затевалось важное дело составления дополнений к Уложению, и по всем приказам велено было написать статьи по таким случаям, которые не были приняты во внимание Уложением.

В церковном быту совершались важные преобразования. Был созван церковный собор, один из важных в русской истории. На этом соборе (как на Стоглавом и других) от имени царя делались предложения или вопросы, на которые следовали соборные приговоры. Возникла потребность основания новых епархий, особенно в виду того, что везде умножались "церковные противники". Правительство предлагало завести у митрополитов подначальных им епископов, но собор нашел такой порядок неуместным, опасаясь, что от этого между архиереями будут происходить распри о сравнительной их "высости". Собор предпочел другую меру: учредить в некоторых городах особые независимые епархии. Таким образом были основаны архиепископства в Севске 4, в Холмогорах 5, в Устюге 6, в Енисейске; вятская епископия возвышена была в архиепископию; назначены были епископы: в Галиче, Арзамасе, Уфе, Танбове (Тамбове) 7, Воронеже 8, Волхове 9 и в Курске. На содержание новых архиерейств отводились разные монастыри с их вотчинными крестьянами и со всеми угодьями. Со стороны царя было сделано указание на отдаленные страны Сибири, где пространства так велики, что от епархиального города надобно ехать целый год и даже полтора, и эти страны легко делаются убежищем противников церкви; но собор не решился там учреждать епархий "малолюдства ради христианского народа", а ограничился постановлением посылать туда архимандритов и священников для научения в вере.

По вопросу о противодействии расколу собор, не имея в руках материальной силы, главным образом предавал это дело светской власти; вотчинники и помещики должны извещать архиереев и воевод о раскольничьих сходбищах и мольбищах, а воеводы и приказные люди будут посылать служилых людей против тех раскольников, которые окажутся непослушными архиереям. Сверх того, собор просил государя, чтоб не давались никакие грамоты на основание новых пустынь, в которых обыкновенно служили по старым книгам; вместе с тем велено уничтожить в Москве палатки и анбары с иконами, называемые часовнями, в которых священники совершали молебны по старым книгам, а народ стекался туда толпами, вместо того, чтобы ходить в церкви и служить литургию; наконец постановлено было устроить надзор, чтоб не продавались старопечатные книги и разные писанные тетрадки и листочки с выписками из Св. Писания, которые были направлены против господствующей церкви в защиту старообрядства и сильно поддерживали раскол.

На этом же церковном соборе было обращено внимание на давние бесчинства, против которых напрасно вооружались прежние соборы: запрещалось монахам шататься по улицам, в монастырях держать крепкие напитки, разносить по кельям пищу, устраивать пиры. Замечено было, что черницы во множестве по домам сидели, по перекресткам и просили милостыню; большая часть их даже никогда не жила в монастырях, их постригали в домах, и они оставались в миру, нося черное платье. Таких черниц велено было собрать и устроить для них монастыри из некоторых, бывших прежде мужескими. Монахиням запрещалось самим управлять монастырскими вотчинами, а это дело поручалось назначенным от правительства старикам, дворянам. Запрещалось в домовых церквах держать вдов и священников, потому что, как замечено было, они вели себя бесчинно. Обращено было внимание на нищих, которых тогда накопилось повсюду чрезвычайное множество; они не только не давали никому проходу по улицам, но с криками просили подаяния в церквах во время богослужения. Их велено было разобрать и тех, которые окажутся больными, содержать за счет царской казны, "со всяким довольством", а ленивых и здоровых принудить к работе. Дозволено было посвящать священников в православные приходы, находившиеся во владениях Польши и Швеции, но только с тем, если последует об этом просьба от прихожан с надлежащими документами и с грамотами от своего правительства. Это правило было важно в том отношении, что подавало повод русской церкви вмешиваться в духовные дела соседей 10.

В том же ноябре 1681 года состоялся указ о созвании собора служилых людей для "устроения и управления ратного дела". В самом указе было обращено внимание на то, что в прошедшие войны неприятели Московского государства показали "новые в ратных делах вымыслы", посредством которых одерживали верх над московскими ратными людьми; надлежало рассмотреть эти "нововымышленные неприятельские хитрости" и устроить войско так, чтобы в военное время оно могло вести борьбу против неприятеля.

Собор собрался в январе 1682 года. Выборные люди с первого же раза выразили сознание необходимости ввести европейское разделение войска на роты, вместо сотен, под начальством ротмистров и поручиков, вместо сотенных голов. Вслед за тем выборные люди подали мысль уничтожить местничество, чтобы все, как в приказах, так и в полках и в городах, не считались местами, и поэтому все так называемые "разрядные случаи" искоренить, дабы они не служили поводом к помехе в делах.

Мы не знаем, наверно, сами ли выборные люди по своему усмотрению сделали это предложение или мысль эта была внушена им от правительства, во всяком случае, мысль эта достаточно созрела в то время, потому что во все продолжение предшествовавших войн, по царскому повелению, все были без мест, а в посольских делах местничество уже давно было устранено. За два года перед тем состоялся указ, которым постановлялось устранить всякое местничанье в крестных ходах: в этом указе было сказано, что уже и прежде в таких случаях между служилыми людьми не наблюдалось местничество, но в последнее время стали являться челобитные с указанием разных прежних случаев; поэтому-то на будущее время сочтено было необходимым поставить правилом, чтобы таких челобитных более не было под страхом наказания. Таким образом, обычай считаться местами сам собою уже выходил из употребления; служилые люди привыкли обходиться без местничества; только немногие приверженцы старых предрассудков хватались за разрядные случаи для удовлетворения своего тщеславия и докучали этим правительству. Оставалось только юридически уничтожить местничество, чтобы на будущее время оно не вошло опять в силу. Царь представил этот вопрос на обсуждение патриарха с духовенством и бояр с думными людьми. Духовенство признало местнический обычай, противный христианству, Божьей заповеди о любви, источником зла и вреда для царственных дел; бояре и думные люди прибавили, что следует все разрядные случаи искоренить совершенно. На основании такого приговора царь приказал сжечь все разрядные книги, дабы вперед никто не мог считаться прежними случаями, возноситься службою своих предков и унижать других. Книги были преданы огню в сенях царской передней палаты, в присутствии присланных от патриарха митрополитов и епископов и назначенного для этого дела от царя боярина Михаила Долгорукова и думного дьяка Семенова. Все, у кого в домах были списки с этих книг и всякие письма, относившиеся к местническим случаям, должны были доставлять в разряд, под страхом царского гнева и духовного запрещения. Затем вместо разрядных местнических книг велено было в разряде держать родословную книгу и составить новую для таких родов, которые не записаны были в прежней родословной книге, по которым члены значились в разной царской службе; всем позволено было держать у себя родословные книги, но уже они не имели значения при отправлении служебных обязанностей 11. Несмотря на уничтожение местничества, тогдашнее правительство не думало, однако, лишать служилых людей отличий по знатности их положения. Таким образом установлялись правила, как следует каждому сообразно своему чину ездить по городу: бояре, окольничьи и думные люди могли, напр., ездить в каретах и санях в обыкновенные дни на двух лошадях, в праздники на четырех, а на свадьбах на шести; другим же ниже их чином (спальникам, стольникам, стряпчим, дворянам) дозволялось зимою ездить в санях на одной лошади, а летом верхами. Подобно тому же являться ко двору дозволено было сообразно чину. Предстояло еще одно важное преобразование: в декабре 1681 года последовал указ прислать в Москву выборных людей торгового сословия со всех городов (кроме сибирских), а также из государевых слобод и сел "для уравнения людей всякого чина в платеже податей и в отправлении выборной службы". Но этот собор, сколько нам известно, не состоялся.

Царь между тем день ото дня ослабевал, но ближние его поддерживали в нем надежду на выздоровление, и он вступил в новый брак с Марфой Матвеевной Апраксиной, родственницей Языкова. Первым последствием этого союза было прощение Матвеева.

Сосланный боярин несколько раз писал царю из ссылки челобитные, оправдывая себя от ложно взведенных на него обвинений, просил ходатайства патриарха, обращался к разным боярам и даже к своим врагам; так, напр., он писал к злейшему из своих врагов Богдану Матвеевичу Хитрово, убеждал воспомянуть прежнюю милость его к нему и "работишку его", Матвеева, поручал просить о том же боярыню Анну Петровну, которая, как мы сказали, постоянно клеветала на Матвеева: "Я, - писал он из Пустозерска, - в такое место послан, что и имя его настоящее Пустозерск: ни мяса, ни калача купить нельзя; хлеба на две денежки не добудешь; один борщ едят да муки ржаной по горсточке прибавляют, и так делают только достаточные люди; не то, что купить, именем Божьим милостыни выпросить не у кого, да и нечего. А у меня, что по милости государя не было отнято, то все водами, горами и переволоками потоплено, растеряно, раскрадено, рассыпано, выточено..." В 1680 году после бракосочетания царя с Грушецкою, Матвеева в виде облегчения перевели в Мезень с сыном, с учителем сына шляхтичем Поборским и прислугою, всего до 30 человек, и давали ему 156 рублей жалованья, и, кроме того, отпускали хлебного зерна, ржи, овса, ячменя. Но это мало облегчило его участь. Умоляя снова государя даровать ему свободу, Матвеев писал, что таким образом "будет на день нам холопем твоим и сиротам нашим по три денежки..." "Церковные противники, - писал Матвеев в том же письме, - Аввакумова жена и дети получают по грошу на человека, а малые по три денежки, а мы, холопи твои, не противники ни церкви, ни вашему царскому повелению". Впрочем, мезенский воевода Тухачевский любил Матвеева и старался чем только мог облегчить судьбу сосланного боярина. Главный недостаток состоял в том, что в Мезени трудно было доставать хлеба. Жители питались дичью и рыбою, которые были там в большом изобилии, но от недостатка хлеба свирепствовала там цинга.

В январе 1682 года, как только царь объявил своей невестой Марфу Апраксину, отправлен был капитан стремяного полка Иван Лишуков в Мезень с указом объявить боярину Артамону Сергеевичу Матвееву и сыну его, что государь, признав их невинность, приказал вернуть их из ссылки, возвратить им двор в Москве, подмосковные и другие вотчины и пожитки, оставшиеся за раздачею и продажею; пожаловал им в вотчину из дворцовых сел Верхний Ландех с деревнями (в Суздальском уезде) и приказал свободно отпустить боярина с сыном в город Лух, давши им подорожную и ямские подводы, а в Лухе дожидаться нового царского указа. Этой милостью Матвеев был обязан просьбе царской невесты, которая была его крестница. Хотя царь и объявил, что признает Матвеева совершенно невинным и ложно оклеветанным, хотя перед освобождением Матвеева велел отправить в ссылку одного из его клеветников, врача Давида Берлова, но не решился, однако, возвратить боярина в Москву - очевидно, препятствовали царские сестры, ненавидевшие Матвеева, и молодая царица не имела еще настолько силы, чтобы привести царя к такому поступку, который бы до крайности раздражил царевен. Тем не менее, однако, молодая царица в короткое время приобрела столько силы, что примирила царя с Натальей Кирилловной и царевичем Петром, с которыми, по выражению современника, у него были "неукротимые несогласия". Но недолго пришлось царю жить с молодою женою. Через два месяца с небольшим после своей свадьбы, 27 апреля 1682 года, он скончался, не достигши 21 года от рождения.

ЗАГОВОР ПРОТИВ ГИТЛЕРА

 

Германия. 1944 год

 

20 июля 1944 года произошло событие, взбудоражившее весь мир. Вечером того дня берлинское радио передало специальное сообщение из ставки Гитлера. Группа офицеров, говорилось в нем, пыталась убить фюрера. Перечислялись пострадавшие от взрыва лица из ближайшего окружения Гитлера. В ночь на 21 июля по радио выступили Гитлер, Дениц и Геринг. Они призывали немецкий народ и вооруженные силы сохранять спокойствие и верность фюреру.

Мировая пресса была переполнена сенсационными слухами о столкновениях, арестах и расстрелах в Германии. Лишь 27 июля в Берлине были официально объявлены фамилии некоторых участников заговора — генерал от инфантерии Ольбрихт, генерал‑полковник Бек и генерал‑полковник Гепнер. Еще раньше в прессу проникло имя полковника генерального штаба Штауфенберга, совершившего покушение на Гитлера.

Согласно сообщениям, поступавшим из Германии, заговор носил чисто военный характер. Однако объявление о награде в миллион марок тому, кто поможет разыскать бывшего имперского комиссара по надзору над ценами Герделера, указывало на участие в заговоре и гражданских лиц.

За несколько лет до падения Гитлера в Германии существовало несколько групп оппозиции. Можно выделить три из них. Первую составляли члены берлинского «Миттвохгезельшафт» — аристократического клуба, куда имели доступ лишь сливки фашистского общества (Герделер, Попитц, Хассель, Иессен и др.). Группа Герделера имела единомышленников почти в каждом имперском гражданском ведомстве и в армии.

Вторая группа — кружок Крайзау, получивший свое название от поместья «Крайзау», где собирался узкий круг политических единомышленников. Кружок состоял из сравнительно молодых аристократов. Его глава— владелец Крайзау — граф Гельмут Мольтке, был экспертом по международному праву в генеральном штабе и одновременно агентом военной разведки. Второй лидер кружка — Петер Йорк фон Вартенбург служил в восточном отделе Военно‑экономического управления. Среди членов кружка Крайзау находились Гофа‑кер и Шверин — адъютанты командующих немецкими войсками во Франции и Западной Европе Штюльпнагеля и Вицлебена, прислушивавшихся к мнению этого кружка. Они были связаны с Клюге, Роммелем, штабами армейских групп на Востоке и оккупационных войск в Европе, полицей‑президиумом Берлина, гестапо.

Третья группа оппозиции — высшие офицеры гитлеровской армии, недовольные политической и военной стратегией Гитлера и разжалованиями. Ведущими членами военной части оппозиции были Бек, Ольбрихт, Тресков, Ка‑нарис и Остер. Генерал‑полковник Людвиг Бек являлся одним изсоздателей и руководителей «черного рейхсвера». После прихода фашистов к власти Бек был одним из тех рейхсверовских генералов, на которых Гитлер всего больше полагался в деле восстановления германской военной машины. Следом за Беком шли начальник управления общих дел главного командования сухопутных войск генерал Ольбрихт, начальник штаба армейской группы «Центр» на Восточном фронте генерал Тресков, начальник германской военной разведки и контрразведки адмирал Канарис и его начальник штаба генерал Остер. Благодаря личным связям, Бек имел своих людей почти во всех звеньях армейского аппарата.

Сложившаяся против Гитлера верхушечная оппозиция добивалась замены своего руководителя в силу того, что он перестал отвечать интересам правящей страной финансовой и земельной олигархии, оказавшись не в силах не только обеспечить победу германской военной машины над врагом, но и гарантировать стране благополучный выход из войны.

Разгром южного крыла гитлеровского Восточного фронта зимой 1942— 1943 годов и приближающееся к концу уничтожение окруженных под Сталинградом фашистских войск подстегивали заговорщиков спешить с переворотом. Однако провал первых попыток свергнуть Гитлера сильно поколебал их веру в быстрый успех. Они убедились в необходимости более тщательной подготовки переворота.

Военные приготовления к устранению Гитлера основывались на использовании плана, имевшего кодовое название «Валькирия». В своем окончательном виде он предусматривал, что в случае внутренних беспорядков армия резерва — а она насчитывала около 2,5 миллиона человек — будет поднята по боевой тревоге и сформирует боеспособные группы войск. Эти группы, возглавляемые командующими военными округами, должны будут обеспечить безопасность важных объектов, военных, транспортных и хозяйственных сооружений, центров и линий связи и т.п., а затем, действуя согласно дальнейшим указаниям, уничтожать появляющегося противника. Все командования военных округов располагали этим планом, который подлежал введению в силу по условному сигналу «Валькирия». Дать этот сигнал от имени Гитлера имел право только один человек — командующий армией резерва генерал‑полковник Фромм. В случае отказа Фромма принять участие в государственном перевороте сигнал «Валькирия» был готов дать командующим округами генерал Ольбрихт.

Ольбрихт, Штауфенберг и — до октября 1943 года — Тресков совместно разработали ряд дополнительных приказов, чтобы приведение войск в боевую готовность по сигналу «Валькирия» использовать для государственного переворота с целью свержения нацистской диктатуры.

После убийства Гитлера и подъема по боевой тревоге войск в Берлине и его окрестностях намечалось дать командующим округами и командующим группами армий и армиями первый основной приказ. Он начинался словами: «Фюрер Адольф Гитлер убит. Бессовестная группа окопавшихся в тылу партийных главарей пытается использовать эту ситуацию, чтобы нанести удар в спину отчаянно сражающимся на фронте войскам и в своекорыстных целях захватить власть». Заговорщики первоначально считали необходимым такое заявление, ибо полагали, что авторитет Гитлера в вермахте еще настолько велик, что сказать сразу же полную правду нельзя. Это можно будет сделать только после того, как власть окажется в руках вермахта.

По вопросу об устранении Гитлера взгляды были различны. Герделер долгое время отвергал покушение. Штауфенберг, Ольбрихт, Тресков и другие рассматривали покушение на Гитлера как единственно возможный толчок к перевороту.

Тем временем гестапо все ближе подбиралось к заговорщикам. В кружок Зольфа был внедрен агент Рекцее, и в январе 1944 года подверглись аресту многие члены этого кружка, в том числе Гельмут фон Мольтке. 4 июля 1944 года были схвачены Райхвайн, Зефков и Якоб, 5 июля — Лебер, 17 июля был отдан приказ об аресте Герделера, но его предупредили, и он скрылся. Так гестапо проникло во внутренний круг заговора.

11 июля, стремясь спасти от гибели арестованных друзей, Штауфенберг попытался осуществить покушение на Гитлера по собственной инициативе.

Чрезвычайно подозрительный, Гитлер допускал к себе лишь немногих лиц. При выезде его из ставки или из какой‑либо другой резиденции по всему пути следования объявлялась воздушная тревога. Ставка была окружена тремя кордонами охраны. Для прохождения через каждый из них требовались специальные пропуски.

Штауфенберг решил использовать свое служебное положение. Как начальник штаба армии резерва, включавшей все внутренние войска Германии и формировавшей пополнения для фронта, он обязан был периодически докладывать Гитлеру о положении в области подготовки и обучения резервов. Штауфенберг пользовался полным доверием фашистского руководства. Молодой офицер, потерявший в африканском походе глаз, левую руку, два пальца правой руки и все же оставшийся на военной службе, казался воплощением фанатической преданности «национал‑социалистической империи».

Первую половину июля Гитлер провел в своей резиденции в Оберзальцбер‑ге близ Берхтесгадена, на юге Германии На 11 июля было назначено совещание. Явившись на доклад, Штауфенберг в большом служебном портфеле вместе с бумагами принес мину, намереваясь взорвать ее возле Гитлера. Среди присутствующих не было Гиммлера, которого Штауфенберг также хотел убить. Поэтому он решил отложить покушение.

После 11 июля Гитлер возвратился в свою ставку близ Растенбурга, в Восточной Пруссии. 15 июля в ней состоялось новое совещание, на которое был вызван Штауфенберг, Однако на этот раз среди присутствующих не оказалось не только Гиммлера, но и самого Гитлера.

Следующее совещание в ставке по обсуждению общего военного положения было назначено на 20 июля.

В четверг 20 июля 1944 года Штауфенберг, обер‑лейтенант фон Хефтен, генерал‑майор Штифф прибыли на самолете в Растенбург. В портфелях находились две бомбы с бесшумными химическими взрывателями. Одну положил в свой портфель Штауфенберг, другую взял Хефтен.

На служебной машине Штауфенберг и его спутники отправились в ставку фюрера. Здесь Штауфенберг доложил о своем прибытии коменданту. После завтрака с его адъютантом ротмистром фон Меллендорфом Штауфенберг направился к генералу Фельгибелю, начальнику связи вермахта, посвященному в заговор. Затем Штауфенбергу пришлось еще решить один служебный вопрос с генералом Буле, представителем Главного командования сухопутных войск (ОКХ) при Верховном главнокомандовании вермахта (ОКБ).

Около 12 часов Штауфенберг вместе с Буле явился к начальнику штаба ОКВ генерал‑фельдмаршалу Кейтелю, чтобы еще раз обсудить с ним предстоящий доклад. Хефтен остался в приемной в том же помещении. Кейтель сообщил, что совещание, первоначально назначенное на 13 часов, переносится на 12 часов 30 минут ввиду визита Муссолини. Кейтель сказал, что обсуждение обстановки состоится в предназначенном для этой цели картографическом бараке с деревянными стенами, усиленными бетонной обшивкой.

Когда до 12 часов 30 минут осталось совсем немного, Кейтель вместе со своим адъютантом фон Фрейендом, Буле и Штауфенбергом вышел из кабинета, чтобы направиться в картографический барак, расположенный минутах в трех ходьбы. Но тут Штауфенберг сказал, что хочет сначала немного освежиться и переменить сорочку. В прихожей его ожидал Хефтен. Фон Фрейенд указал им свою спальню, куда Хефтен вошел вместе со Штауфенбергом, так как должен был помочь однорукому полковнику. Им необходимо было остаться наедине, чтобы щипцами вдавить взрыватель бомбы, спрятанной в портфеле Взрыв должен был произойти 15 минут спустя. Тем временем Кейтель уже прошел довольно далеко вперед.

Пока оба заговорщика находились в комнате Фрейенда, Фельгибель соединился по телефону с бункером ОКВ и попросил передать Штауфенбергу, чтобы тот еще раз позвонил ему. Фон Фрейенд тут же послал оберфельдфебеля Фогеля сообщить об этом полковнику. Позже Фогель рассказывал, что видел, как Штауфенберг и Хефтен что‑то прятали в портфель, а на койке лежала куча бумаги. Очевидно, он помешал им уложить в портфель Штауфенберга обе бомбы. Хефтен засунул сверток со второй бомбой в свой портфель, а затем, покинув Штауфенберга, быстро вышел, чтобы позаботиться об автомашине.

По пути в картографический барак Штауфенберг несколько раз отказывался от предложения своих спутников понести его портфель Вместе с уже проявлявшим нетерпение Кейтелем полковник несколько позднее 12 часов 30 минут вошел в картографический барак. Перед тем как войти, он громко, так, чтобы его услышал Кейтель, крикнул фельдфебелю‑телефонисту, что ожидает срочного звонка из Берлина В момент появления Штауфенберга на совещании генерал Хойзингер как раз докладывал о положении на Восточном фронте. Кейтель на минуту прервал его, чтобы представить Штауфенберга Гитлеру, который приветствовал полковника рукопожатием Затем Хойзингер продолжал свой доклад.

Помещение для оперативных совещаний находилось в конце барака и имело площадь примерно 5 на 10 метров. Его почти полностью занимал огромный стол с картами, вокруг которого после прихода Штауфенберга и Кейтеля собралось 25 человек. Напротив двери имелось три окна — из‑за жары они были открыты настежь. Гитлер стоял у середины стола, лицом к окнам и спиной к двери. Стол представлял собой тяжелую дубовую плиту, положенную на две массивные тумбы. Штауфенберг поставил портфель с бомбой у той тумбы, которая находилась в непосредственной близости от Гитлера. Вскоре он доложил Кейтелю, что ему необходимо переговорить по телефону, вышел из помещения и направился прямо к генералу Фельгибелю, где его уже ожидал на автомашине Вернер фон Хефтен.

Тем временем Хойзингер продолжал доклад. Его заместитель, полковник Брандт, желая подойти поближе к карте, задел ногой помешавший ему портфель Штауфенберга и переставил его по другую сторону тумбы, подальше от Гитлера. Поскольку Штауфенберг должен был докладывать сразу же после Хойзингера, но все еще не вернулся, Буле вышел из помещения, чтобы позвать его. Однако телефонист сказал ему, что полковник исчез. Удивленный Буле вернулся в помещение.

В 12 часов 42 минуты — Хойзингер как раз произносил заключительные слова — бомба взорвалась. Штауфенберг, Хефтен и Фельгибель увидели пламя взрыва и были твердо убеждены в том, что Гитлер убит. Взрыв был такой силы, словно разорвался 150‑миллиметровый снаряд, заявил позже Штауфенберг в Берлине.

Взрыв в помещении для совещаний произвел большое разрушение: стол разлетелся на куски, потолок частично рухнул, оконные стекла были выбиты, рамы вырваны. Одного из присутствовавших взрывной волной выбросило в окно. И все‑таки генерал Фельгибель, который должен был по телефону сообщить на Бендлерштрассе об удаче покушения, к ужасу своему, увидел: покрытый гарью, в обгорелом и изодранном в клочья мундире, опираясь на Кейтеля и ковыляя, Гитлер выходит из дымящегося барака! Кейтель довел Гитлера до своего бункера и приказал немедленно вызвать врачей Гитлер получил ожоги правой ноги, у него обгорели волосы, лопнули барабанные перепонки, правая рука была частично парализована, но в целом травмы оказались легкими. В момент взрыва между ним и миной оказались массивная тумба и тяжелая крышка стола, и это смягчило удар.

Из числа участников совещания один — стенографист Бергер — был убит на месте; трое других — полковник Брандт, генерал Кортен, начальник штаба оперативного руководства ВВС, генерал‑лейтенант Шмундт, шеф‑адъютант вермахта при Гитлере и начальник управления личного состава сухопутных войск — вскоре скончались от полученных травм. Генерал Боденшац, офицер связи главнокомандующего ВВС при ставке фюрера, и полковник Боргман, адъютант Гитлера, получили тяжелые ранения Все остальные отделались легкими ранениями или же не пострадали.

Ознакомление с расположением лиц, находившихся в помещении, показывает, что убиты или тяжело ранены оказались почти исключительно те, кто стоял справа от подставки стола Совершенно ясно: в результате того, что полковник Брандт переставил портфель с бомбой к правой стороне тумбы, направление взрыва в значительной мере изменилось. Только так можно объяснить, почему Гитлер, который к тому же в момент взрыва столь сильно наклонился над столом, что почти лежал на нем (он был близорук), остался в живых. Оправившись от шока, Гитлер и его окружение стали готовиться к намеченному на послеобеденное время визиту Муссолини в ставку Верховного главнокомандования.

Увидев Гитлера живым, Фельгибель от условленного звонка в Берлин отказался. Ведь он должен был сообщить, состоялось ли покушение или нет. Но такая ситуация, что после произведенного покушения Гитлер уцелеет, предусмотрена не была. Нерешительность Фельгибеля подкрепил Штифф, принявший решение, что ввиду этого государственный переворот начинать не следует и теперь надо лишь позаботиться о безопасности — своей собственной и других заговорщиков.

В 13 часов Штауфенберг достиг аэродрома. По дороге Хефтен демонтировал запасную бомбу и выбросил ее. В 13 часов 15 минут самолет поднялся в воздух и взял обратный курс на Берлин. В течение почти трех часов Штауфенберг был обречен бездействовать, и эти три часа оказались роковыми для предпринятого им дела. Что же произошло за эти три часа в Берлине — центре заговора?

Бек, Вицлебен и другие военные руководители заговора вместе со своими гражданскими советниками утром 20 июля собрались на Бендлерштрассе у генерала Ольбрихта в управлении общих дел главного командования сухопутных войск.

С 13.00 ожидали условного телефонного звонка из Растенбурга.

В 14.00 было получено известие, что из ставки будет передано важное сообщение. Через полчаса Штауфенберг с берлинского аэропорта Рангсдорф по телефону доложил, что акция проведена успешно.

Ольбрихт бросился к Фромму Сообщив о смерти Гитлера, он потребовал от него объявления боевой тревоги по всем частям армии резерва. Фромм связался по прямому проводу со ставкой. Кейтель объяснил ему, что Гитлер только ранен, и потребовал разыскать и арестовать Штауфенберга. После разговора со ставкой Фромм отказался поддержать заговорщиков и был ими арестован. Главнокомандующим армией резерва Вицлебен назначил Гепнера. Последний отчаянно трусил и не приступил к исполнению обязанностей, пока не выпросил. . письменного приказа о своем назначении.

Только после этого 50 телетайпов и 800 телефонных линий штаба армии резерва заработали, рассылая приказы приступить к выполнению «операции Валькирия» и заранее подготовленные дополнительные указания.

В 16.00 части берлинского гарнизона, как и предусматривалось, приступили к занятию главных правительственных зданий столицы. Однако войск было слишком мало, а части армии резерва, вызванные в Берлин, к 17.00 лишь приближались к окраинам огромного города Среди командиров частей, стягивавшихся в Берлин, почти никто не был посвящен в планы заговора.

Без войск заговорщики были бессильны.

Через полчаса после покушения в «Волчьем логове» появился извещенный о происшедшем Гиммлер, который находился в своей ставке на озере Мауэрзее, и сразу же принялся за расследование. Геббельс, который в это время был в Берлине, получил после 13 часов телефонное сообщение, что произошло покушение, но Гитлер жив. Затем всякая связь между Растенбургом и внешним миром на два часа прекратилась. Гитлер приказал установить запрет на передачу любой информации из ставки. Это обстоятельство могло бы даже сыграть на руку заговорщикам, поскольку Фельгибель и без того имел задание не допустить никакой связи со ставкой.

В 16 часов в ставку фюрера прибыл специальный поезд с Муссолини. Его встречали Геринг, Риббентроп, Дениц и другие нацистские главари. Гитлер хвастался, что спасен волей самого провидения, которое тем самым явно предназначило его для решения еще более великих задач. Остальные усердствовали в проявлениях верноподданнических чувств. Около 18 часов Гитлер проводил своего гостя на железнодорожную станцию.

После отмены запрета на информацию и после отправки из Берлина первых приказов «Валькирия» в ставку стали поступать телефонные запросы командиров различных рангов. Постепенно здесь все определеннее складывалось впечатление, что развернулась гораздо более крупная, чем предполагали поначалу, акция. Около 17 часов Гитлер назначил рейхсфюрера СС Гиммлера вместо Фромма командующим армией резерва и приказал ему немедленно вылететь в Берлин. В 17 часов 30 минут Гитлер имел телефонный разговор с Геббельсом и поручил ему подготовить чрезвычайное сообщение для радио, что покушение имело место, но сорвалось.

Вскоре сообщение о том, что Гитлер только ранен, было подтверждено. В 18 часов 30 минут по радио было передано официальное сообщение о покушении. В нем указывалось, что Гитлер получил лишь легкие ожоги и контузию.

Эта весть усилила нерешительность среди командиров войск заговорщиков и в свою очередь замедлила осуществление приказов «Валькирия».

Первоочередной задачей заговорщиков после покушения считался захват центральной правительственной радиостанции «Дейчланд зендер» для провозглашения нового правительства. Войск для этого не было. Командиры частей, получившие приказы заговорщиков, колебались. Кейтель из ставки рассылал контрприказы, отменявшие распоряжения Гепнера. Так, в Вене в соответствии с приказом «Валькирия» были арестованы руководители СС. Через короткое время их освободили по приказу ставки. То же произошло в Париже. Узнав, что Гитлер жив, Клюге в панике категорически отказался сотрудничать с заговорщиками и издал приказ о сохранении верности фюреру. В ночь на 21 июля арестованные ранее в Париже эсэсовские и гестаповские главари были выпущены на свободу и приступили к арестам членов заговора.

Главной надеждой заговорщиков в Берлине являлся танковый батальон дивизии «Гроссдейчланд». Его командир майор Ремер не был участником заговора Получив приказ занять помещение имперской канцелярии и арестовать многих видных генералов, Ремер усомнился в правомерности подобных действий и обратился к Геббельсу. Тот уже имел ясное представление о происходящем. Располагая прямым проводом со ставкой, Геббельс связал Ремера с Гитлером. Фюрер, голос которого Ремер легко узнал, приказал ему немедленно занять штаб армии резерва и расстреливать каждого, кто покажется ему подозрительным Ремер бросился выполнять приказ. Встречая на шоссе направляющиеся к центру города войска, он поворачивал их назад, ссылаясь на «личный приказ фюрера». На других дорогах метался генерал Гудериан, останавливая, подобно Ремеру, войска, двигавшиеся по вызову заговорщиков Одним из первых он повернул назад танковый батальон майора Вольфа, шедший штурмовать главный штаб войск СС. Возвратившись в Крампниц, где он был расквартирован, этот батальон подвергся жестокому обстрелу со стороны частей СС. Подобные инциденты происходили и в других местах.

Уже вечером 20 июля войска, на которые рассчитывали мятежники, шли не помогать им, а подавлять заговор. К 21.00 нацисты восстановили свой контроль над Берлином.

Но главная причина провала переворота заключалась не только в неразберихе с отдачей приказов и замедленном темпе военной операции. Руководители восстания в Берлине, как показывают все свидетельства, не имели достаточно надежных боевых групп для решения неотложных задач первого часа.

Заговорщики желали захватить власть с помощью военных, отдающих команды по телеграфу и телефону. Воззвания и призывы по радио были подготовлены, но обратиться с ними к народу руководители переворота хотели только после того, как власть уже будет крепко находиться в руках вермахта.

Преобладающее большинство генералов и офицеров службы генерального штаба столь крепко связали себя с нацистской системой, что не были способны даже на формальное осуществление военных приказов, если знали или чувствовали, что приказы эти могли оказаться направленными против системы.

Подлинные зачатки настоящих действий имелись только в Вене и Париже.

Когда около 21 часа по радио было сообщено, что вскоре выступит Гитлер (что еще больше увеличило смятение в лагере заговорщиков), войска уже собирались оставить центр города. В 21 час 30 минут последние танки покинули внутреннюю часть Берлина. Подходившие части были частично еще раньше остановлены поднятыми по тревоге эсэсовцами.

В 22 часа 30 минут Ольбрихту пришлось призвать находившихся на Бенд‑лерштрассе офицеров самим взять на себя охрану здания.

Тем временем в Берлине собрались нацистские главари: у Геббельса — Гиммлер и Кальтенбруннер, в здании Службы безопасности (СД) — Шелленберг и Скорцени.

Пока на Бендлерштрассе группа офицеров собирала силы для контрудара, заговор пережил свою последнюю вспышку. Около 22 часов 40 минут для охраны здания прибыла рота оружейно‑технического училища сухопутных войск. Но против нее были брошены подразделения охранного батальона. Роте училища пришлось сложить оружие.

В самом здании в это время разыгрывался последний акт драмы. Около 22 часов 45 минут начальник штаба Штюльпнагеля полковник Линстов получил в Париже от Штауфенберга телефонное известие: все пропало. В 22 часа 50 минут группа офицеров и унтер‑офицеров во главе с подполковниками Хер‑бером, фон Хайде, Придуном и Кубаном и майором Флисбахом, вооружившись по дороге, ворвалась в кабинет Ольбрихта В этот момент здесь находились в числе других Ольбрихт, Петер Йорк фон Вартенбург, Ойген Герстенмей‑ер и Бертольд Штауфенберг Полковника Штауфенберга и Хефтена обстреляли в коридоре, Штауфенберг был ранен. Затем в течение десяти минут в коридоре и прилегающих помещениях слышались крики, выстрелы, шум рукопашной схватки. Бек, Гепнер, братья Штауфенберг, Ольбрихт, Мерц, Хефтен и другие заговорщики были схвачены; немногим, в том числе майору авиации Георги — зятю Ольбрихта, а также Кляйсту, Фриче и Людвигу фон Гаммерш‑тейну, во всеобщей неразберихе удалось скрыться.

Бек попросил оставить ему пистолет для «личных целей» В ответ Фромм поторопил генерала поскорее привести свое намерение в исполнение. Приставив пистолет к виску, Бек выстрелил, но выстрел оказался несмертельным, а сам он рухнул в кресло. Немного погодя Бек слабым голосом попросил дать ему другой пистолет. Ему дали, но и второй выстрел не убил его. Тогда один фельдфебель «из сострадания» прикончил потерявшего сознание генерала.

Фромм объявил, что созвал военно‑полевой суд, который приговорил к смертной казни четырех офицеров: полковника Мерца Квирнгейма, генерала Ольбрихта, полковника Штауфенберга и Хефтена.

Затем Фромм предложил Гепнеру покончить жизнь самоубийством. Но Гепнер ответил, что не знает за собой столь тяжкой вины, и дал увести себя в военную тюрьму Моабит.

Четверых приговоренных к смертной казни около полуночи вывели во двор на расстрел. Хефтен поддерживал ослабевшего от ранения Штауфенберга. Место казни освещалось фарами военного грузовика. Граф Клаус Шенк фон Штауфенберг погиб с возгласом: «Да здравствует священная Германия!» Пули оборвали жизнь Штауфенберга накануне его 37‑летия.

В 0 часов 21 минуту генерал Фромм приказал отправить телеграмму всем командным инстанциям, получившим ранее приказы заговорщиков. В ней он объявлял эти приказы потерявшими силу и сообщал, что попытка путча подавлена.

Решение Фромма немедленно казнить главных заговорщиков явно объяснялось его желанием побыстрее избавиться от неприятных свидетелей. Прибывшие тем временем эсэсовские фюреры Скорцени и Кальтенбруннер приказали немедленно доставить закованных в цепи арестантов на Принц‑Альбрехт‑штрассе, где тотчас же начались допросы. Фромм, не имевший больше командной власти, поскольку командующим армией резерва теперь был назначен Гиммлер, отправился к Геббельсу. Но еще в ту же ночь Фромма подвергли «почетному аресту».

Около часа ночи радио передало речь Гитлера, о которой было объявлено еще четырьмя часами ранее. Магнитофонную запись речи пришлось сначала доставить из Растенбурга в Кенигсберг. Гитлер заявил: «Мизерная кучка тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных, глупых офицеров сколотила заговор, чтобы убрать меня, а вместе со мною уничтожить и штаб оперативного руководства вооруженных сил. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, разорвалась в двух метрах справа от меня… Сам я остался совершенно невредим, если не считать совсем мелких ссадин, ушибов или ожогов. Я воспринимаю это как подтверждение воли провидения, повелевающего мне и впредь стремиться к осуществлению цели моей жизни, как я делал это по сию пору…» За дикой бранью по адресу заговорщиков последовало заявление, что они «теперь будут беспощадно истреблены». Затем Гитлер вновь благодарил «провидение» и обещал: «Я и впредь должен, а потому и буду возглавлять мой народ».

Для расследования событий и розыска остальных участников Гиммлер сразу же создал при гестапо Особую комиссию по делу 20 июля, аппарат которой состоял из 400 чиновников, подразделенных на 11 отделов. Эта особая комиссия работала вплоть до самого конца Гитлера. Общее число арестованных равнялось примерно 7000 человек. Среди жертв нацистского террора после 20 июля 1944 года насчитывалось 20 генералов, в том числе один генерал‑фельдмаршал.

Некоторым из заговорщиков удалось скрыться, и их разыскивали: например, Карла Герделера (вознаграждение — миллион марок), Фрица Лйндемана (500 тысяч марок). Большинство же заговорщиков попали в руки гестапо сразу. Немедленно после 20 июля были введены усиленные меры по блокированию границ.

После провала попытки государственного переворота некоторые участники заговора покончили самоубийством, чтобы избежать ожидавших их пыток гестапо.

От хорошо известного в Германии и за ее пределами фельдмаршала Эрвина фон Роммеля нацисты избавились особым образом. 14 октября 1944 года ему по приказу Гитлера было предоставлено самому сделать выбор: либо покончить самоубийством, либо предстать перед судом. В случае самоубийства ему будут устроены торжественные похороны, а семью пощадят и не будут преследовать. Попрощавшись с женой и сыном, Роммель принял яд, переданный ему посланцем Гитлера. <

Многие из арестованных подверглись жестоким истязаниям. Гестаповцы добивались нужных показаний, избивая подследственных, вгоняя им иголки под ногти и при помощи других изощренных пыток.

Большинство обвиняемых были приговорены к смерти и казнены. Многие без всякого приговора убиты в каторжных тюрьмах и концлагерях. Последние казни продолжались еще в апреле 1945 года. Если первое время о приведении приговора в исполнение сообщалось, то впоследствии это делать перестали.

Для смертного приговора достаточно было даже того, чтобы обвиняемый всего лишь знал о существовании заговора. Так был казнен полковник Майхс‑нер, хотя он и отказался осуществить покушение на Гитлера. Даже генерал Фромм, в значительной мере способствовавший провалу путча, тоже был казнен за трусость.

Из друзей и ближайших соратников Штауфенберга в живых не остался ни один.

Исторический портал

Aladdin

Адрес: Россия Санкт Петербург Гражданский пр.


E-mail: Salgarys@yandex.ru

Сделать бесплатный сайт с uCoz