ПЬЕР ФЕРМА (1601–1665) В одном из некрологов Пьеру Ферма говорилось: «Это был один из наиболее замечательных умов нашего века, такой универсальный гений и такой разносторонний, что если бы все учёные не воздали должное его необыкновенным заслугам, то трудно было бы поверить всем вещам, которые нужно о нём сказать, чтобы ничего не упустить в нашем похвальном слове». К сожалению, о жизни великого учёного известно не так много. Пьер Ферма родился на юге Франции в небольшом городке Бомон-де-Ломань, где его отец — Доминик Ферма — был «вторым консулом», т.е. чем-то вроде помощника мэра. Метрическая запись о его крещении от 20 августа 1601 года гласит: «Пьер, сын Доминика Ферма, буржуа и второго консула города Бомона». Мать Пьера, Клер де Лонг, происходила из семьи юристов. Доминик Ферма дал своему сыну очень солидное образование. В колледже родного города Пьер приобрёл хорошее знание языков: латинского, греческого, испанского, итальянского. Впоследствии он писал стихи на латинском, французском и испанском языках «с таким изяществом, как если бы он жил во времена Августа и провёл большую часть своей жизни при дворе Франции или Мадрида». Ферма славился как тонкий знаток античности, к нему обращались за консультацией по поводу трудных мест при изданиях греческих классиков. Из древних писателей он комментировал Атенея, Полюнуса, Синезуса, Теона Смирнского и Фронтина, исправил текст Секста Эмпирика. По общему мнению, он мог бы составить себе имя в области греческой филологии. Но Ферма направил всю силу своего гения на математические исследования. И всё же математика не стала его профессией. Учёные его времени не имели возможности посвятить себя целиком любимой науке. Ферма избирает юриспруденцию. Степень бакалавра была ему присуждена в Орлеане. С 1630 года Ферма переселяется в Тулузу, где получает место советника в парламенте (т.е. суде). О его юридической деятельности говорится в «похвальном слове», что он выполнял её «с большой добросовестностью и таким умением, что он славился как один из лучших юристов своего времени». В 1631 году Ферма женился на своей дальней родственнице с материнской стороны — Луизе де Лонг. У Пьера и Луизы было пятеро детей, из которых старший, Самюэль, стал поэтом и учёным. Ему мы обязаны первым собранием сочинений Пьера Ферма, вышедшим в 1679 году. К сожалению, Самюэль Ферма не оставил никаких воспоминаний об отце. При жизни Ферма о его математических работах стало известно главным образом через посредство обширной переписки, которую он вёл с другими учёными. Собрание сочинений, которое он неоднократно пытался написать, так и не было им создано. Да это и неудивительно при той напряжённой работе в суде, которую ему пришлось выполнять. Ни одно из его сочинений не было опубликовано при жизни. Однако нескольким трактатам он придал вполне законченный вид, и они стали известны в рукописи большинству современных ему учёных. Кроме этих трактатов осталась ещё обширная и чрезвычайно интересная его переписка. В XVII веке, когда ещё не было специальных научных журналов, переписка между учёными играла особую роль. В ней ставились задачи, сообщалось о методах их решения, обсуждались острые научные вопросы. Корреспондентами Ферма были крупнейшие учёные его времени: Декарт, Этьен и Блез Паскали, де Бесси, Гюйгенс, Торричелли, Валлис. Письма посылались либо непосредственно корреспонденту, либо в Париж аббату Мерсенну (соученику Декарта по колледжу); последний размножал их и посылал тем математикам, которые занимались аналогичными вопросами. Но письма ведь почти никогда не бывают только короткими математическими мемуарами. В них проскальзывают живые чувства авторов, которые помогают воссоздать их образы, узнать об их характере и темпераменте. Обычно письма Ферма были проникнуты дружелюбием. Одной из первых математических работ Ферма было восстановление двух утерянных книг Аполлония «О плоских местах». Крупную заслугу Ферма перед наукой видят, обыкновенно, во введении им бесконечно малой величины в аналитическую геометрию, подобно тому, как это, несколько ранее, было сделано Кеплером в отношении геометрии древних. Он совершил этот важный шаг в своих относящихся к 1629 году работах о наибольших и наименьших величинах, — работах, открывших собою тот ряд исследований Ферма, который является одним из самых крупных звеньев в истории развития не только высшего анализа вообще, но и анализа бесконечно малых в частности. В конце двадцатых годов Ферма открыл методы нахождения экстремумов и касательных, которые, с современной точки зрения, сводятся к отысканию производной. В 1636 году законченное изложение метода было передано Мерсенну и с ним могли познакомиться все желающие. В 1637–1638 годах по поводу «Метода отыскания максимумов и минимумов» у Ферма возникла бурная полемика с Декартом. Последний не понял метода и подверг его резкой и несправедливой критике. В одном из писем Декарт утверждал даже, что метод Ферма «содержит в себе паралогизм». В июне 1638 года Ферма послал Мерсенну для пересылки Декарту новое, более подробное изложение своего метода. Письмо его сдержанно, но не без внутренней иронии. Он пишет: «Таким образом, обнаруживается, что либо я плохо объяснил, либо г. Декарт плохо понял моё латинское сочинение. Я всё же пошлю ему то, что уже написал, и он, несомненно, найдёт там вещи, которые помогут ему отказаться от мнения, будто я нашёл этот метод случайно и его подлинные основания мне неизвестны». Ферма ни разу не изменяет своему спокойному тону. Он чувствует своё глубокое превосходство как математика, поэтому не входит в мелочную полемику, а терпеливо старается растолковать свой метод, как это сделал бы учитель ученику. До Ферма систематические методы вычисления площадей разработал итальянский учёный Кавальери. Но уже в 1642 году Ферма открыл метод вычисления площадей, ограниченных любыми «параболами» и любыми «гиперболами». Им было показано, что площадь неограниченной фигуры может быть конечной. Ферма одним из первых занялся задачей спрямления кривых, т.е. вычислением длины их дуг. Он сумел свести эту задачу к вычислению некоторых площадей. Таким образом, понятие «площади» у Ферма приобретало уже весьма абстрактный характер. К определению площадей сводились задачи на спрямление кривых, вычисление сложных площадей он сводил с помощью подстановок к вычислению более простых площадей. Оставался только шаг, чтобы перейти от площади к ещё более абстрактному понятию «интеграл». Дальнейший успех методов определения «площадей», с одной стороны, и «методов касательных и экстремумов» — с другой, состоял в установлении взаимной связи этих методов. Есть указания на то, что Ферма уже видел эту связь, знал, что «задачи на площади» и «задачи на касательные» являются взаимно обратными. Но он нигде не развил своё открытие сколько-нибудь подробно. Поэтому честь его по праву приписывается Барроу, Ньютону и Лейбницу, которым это открытие и позволило создать дифференциальное и интегральное исчисления. Несмотря на отсутствие доказательств (из них дошло только одно), трудно переоценить значение творчества Ферма в области теории чисел. Ему одному удалось выделить из хаоса задач и частных вопросов, сразу же возникающих перед исследователем при изучении свойств целых чисел, основные проблемы, которые стали центральными для всей классической теории чисел. Ему же принадлежит открытие мощного общего метода для доказательства теоретико-числовых предложений — так называемого метода неопределённого или бесконечного спуска, о котором будет сказано ниже. Поэтому Ферма по праву может считаться основоположником теории чисел. В письме к де Бесси от 18 октября 1640 года Ферма высказал следующее утверждение: если число a не делится на простое число p, то существует такой показатель k, что a–1 делится на p, причём k является делителем p–1. Это утверждение получило название малой теоремы Ферма. Оно является основным во всей элементарной теории чисел. Эйлер дал этой теореме несколько различных доказательств. В задаче второй книги своей «Арифметики» Диофант поставил задачу представить данный квадрат в виде суммы двух рациональных квадратов. На полях, против этой задачи, Ферма написал: «Наоборот, невозможно разложить ни куб на два куба, ни биквадрат на два биквадрата и вообще ни в какую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем. Я открыл этому поистине чудесное доказательство, но эти поля для него слишком узки». Это и есть знаменитая Великая теорема. Теорема эта имела удивительную судьбу. В прошлом веке её исследования привели к построению наиболее тонких и прекрасных теорий, относящихся к арифметике алгебраических чисел. Без преувеличения можно сказать, что она сыграла в развитии теории чисел не меньшую роль, чем задача решения уравнений в радикалах. С той только разницей, что последняя уже решена Галуа, а Великая теорема до сих пор побуждает математиков к исследованиям. С другой стороны, простота формулировки этой теоремы и загадочные слова о «чудесном доказательстве» её привели к широкой популярности теоремы среди нематематиков и к образованию целой корпорации «ферматистов», у которых, по словам Дэвенпорта, «смелость значительно превосходит их математические способности». Поэтому Великая теорема стоит на первом месте по числу данных ей неверных доказательств. Сам Ферма оставил доказательство Великой теоремы для четвёртых степеней. Здесь он применил «метод неопределённого или бесконечного спуска», который он описывал в своём письме к Каркави (август 1659 года) следующим образом: «Если бы существовал некоторый прямоугольный треугольник в целых числах, который имел бы площадь, равную квадрату, то существовал бы другой треугольник, меньший этого, который обладал бы тем же свойством. Если бы существовал второй, меньший первого, который имел бы то же свойство, то существовал бы в силу подобного рассуждения третий, меньший второго, который имел бы то же свойство, и, наконец, четвёртый, пятый, спускаясь до бесконечности. Но если задано число, то не существует бесконечности по спуску меньших его (я всё время подразумеваю целые числа). Откуда заключают, что не существует никакого прямоугольного треугольника с квадратной площадью». Именно этим методом были доказаны многие предложения теории чисел, и, в частности, с его помощью Эйлер доказал Великую теорему для n=4 (способом, несколько отличным от способа Ферма), а спустя 20 лет и для n=3. В прошлом веке Куммер, занимаясь Великой теоремой Ферма, построил арифметику для целых алгебраических чисел определённого вида. Это позволило ему доказать Великую теорему для некоторого класса простых показателей n. В настоящее время справедливость Великой теоремы проверена для всех показателей n меньше 5500. Отметим также, что Великая теорема связана не только с алгебраической теорией чисел, но и с алгебраической геометрией, которая сейчас интенсивно развивается. У Ферма есть много других достижений. Он первым пришёл к идее координат и создал аналитическую геометрию. Он занимался также задачами теории вероятностей. Но Ферма не ограничивался одной только математикой, он занимался и физикой, где ему принадлежит открытие закона распространения света в средах. Ферма исходил из предположения, что свет пробегает путь от какой-либо точки в одной среде до некоторой точки в другой среде в наикратчайшее время. Применив свой метод максимумов и минимумов, он нашёл путь света и установил, в частности, закон преломления света. При этом Ферма высказал следующий общий принцип: «Природа всегда действует наиболее короткими путями», который может считать предвосхищением принципа наименьшего действия Мопертюи — Эйлера. Одно из последних писем учёного к Каркави получило название «завещание Ферма». Вот его заключительные строки: «Быть может, потомство будет признательно мне за то, что я показал ему, что древние не всё знали, и это может проникнуть в сознание тех, которые придут после меня для передачи факела сыновьям, как говорит великий канцлер Англии, следуя чувствам которого, я добавлю: „Многие будут приходить и уходить, а наука обогащается“». Пьер Ферма скончался 12 января 1665 года во время одной из деловых поездок.
|
АРХИЕПИСКОП ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ
В XVIII веке из лиц духовного звания не было никого, кто бы имел такое
важное значение, не только в сфере церкви, но и во всем политическом строе
государства, как Феофан Прокопович. С его именем тесно соединяются:
важнейшее дело - основание Святейшего Синода и первая история этого учреждения. Феофан Прокопович родился в Киеве, в 1681 году, от бедного местного купца,
который умер, оставивши жену и малолетнего сына Елеазара в крайней нищете.
Вдова его скоро за ним последовала в могилу. Елеазар, оставшись круглым
сиротою, был принят на попечение дяди, ректора киевской коллегии, Феофана
Прокоповича, а после кончины дяди его прютил у себя какой-то киевский
мещанин. Елеазар учился в киевской коллегии и, отличаясь счастливою
памятью и живою понятливостью, стал лучшим учеником. Когда ему исполнилось
семнадцать лет, он отправился для окончания своего учения в польское
училище; там он скоро был совращен с православия, принял унию и постригся
в монахи, под именем Елисея. Униатский владимирский епископ Заленский увидел
в нем необыкновенные способности, и, при его покровительстве, молодой монах
Елисей Прокопович был отправлен в Рим, в коллегию Св. Афанасия, учрежденную
со специальною целью распространять католичество между последователями
восточного православия в Греции и в славянских землях. В Риме Елисей,
находясь под влиянием наставника иезуита, познакомился со всею мудростью
схоластического богословия, но изучал с большим прилежанием и древних
классиков, как греческих, так и латинских. Здесь он присмотрелся к строю
римской церкви, однако не усвоил папистической нетерпимости и, как после
сам сознавался, уже тогда внутренне насмехался над проклятиями, которые
папа Инокентий XII публично сыпал на всех, не принадлежащих к западной
церкви и не признающих верховной папской власти. В 1702 году Елисей возвращался
уже в отечество через Швейцарию. Прибыв в Почаевский монастырь, а по другим
известиям в Киев, он постригся в православное монашество, отрекся от папизма
и переменил имя, назвавшись из Елисея Феофаном в память покойного дяди.
Сделавшись православным, Феофан как будто хотел загладить свое прежнее
отступничество неприязненным отношением к католичеству, в особенности
меткими обличениями лукавства и фальшивости иезуитов. В 1705 году он
получил место преподавателя пиитики в киевской академии, а в следующем
году перешел на кафедру риторики. Преподавая то и другое, Феофан составил
курсы пиитики и риторики и написал трагикомедию "Владимир", которая,
несмотря на тяжелый стих и нечистый польско-русский язык, не лишена
положительных поэтических достоинств и в особенности замечательна по
свободомыслию и присутствию таких идей, которые были выше своего века.
Феофан писал и говорил проповеди, отличавшиеся тем, что в них не было
ни тогдашней школьной рутины, ни утомительной длинноты. Одну из таких
проповедей сказал он 5 июня 1706 года в Печерском монастыре в
присутствии приехавшего в Киев Петра Великого. Государь тогда заметил
проповедника, но так как был сильно занят военными и политическими
делами, то и не сделал никакого распоряжения об изменении скромной судьбы киевского профессора. Феофан оставался еще три года в академии,
преподавая философию, физику и математику, и сделался известным
киевскому губернатору князю Дмитрию Голицыну. После полтавской победы
Петр прибыл в Киев, и Феофан опять произносил в присутствии царя
проповедь в Софийском соборе, рассыпая в этой проповеди восхваления
Петру по поводу одержанной победы; однако и на этот раз Петр не показал
к нему особой милости. Более выиграл Феофан перед царским любимцем
Меншиковым, когда в декабре 1709 же года произнес при нем в церкви
Братского монастыря речь, в которой просил светлейшего князя не отказать
в покровительстве академии. Меншиков вспомнил Феофана, вероятно,
по его настоянию, вспомнил о нем Петр и во время турецкого похода
потребовал к себе в Молдавию; когда Петр находился в Яссах и праздновал
там воспоминание полтавской победы, Феофан говорил проповедь, которая
понравилась государю. По окончании несчастной прутской войны, Феофан
был отпущен в Киев, назначен, по желанию государя, ректором академии
и профессором богословия. В этом звании пробыл он до 1715 года и
оставил по себе память полезными преобразованиями, а в преподавание
богословия ввел более живой метод. В это время сблизился он с
богатой малорусской фамилией Марковичей и подружился с одним из них,
Яковом Андреевичем, бывшим своим воспитанником в академии, вскоре
женившимся на дочери черниговского полковника Павла Полуботка.
Феофан много лет поддерживал с этим человеком дружбу и вел с ним
постоянную переписку, сообщая ему о своих ученых работах. В 1715
году Петр вызвал Феофана в Петербург, но болезнь задержала его до
осени 1716 года. Призыв государя заранее сочтен был знаком скорого
посвящения Феофана в епископы. Собираясь в Петербург, Феофан писал
своему другу Марковичу: "Говорят, что меня вызывают для епископства;
эта почесть привлекает меня так, как бы меня приговорили бросить на
съедение зверям. Завидую митрам, саккосам, посохам, свечам и другим
украшениям! Прибавьте к этому больших и вкусных рыб! Если я
интересуюсь этим, если ищу этого, то пусть Бог покарает меня чем-нибудь
еще худшим... Употреблю все усилия, чтоб отклонить от себя эту честь
и поскорее возвратиться к вам!" Приехавши в Петербург в конце 1716
года, Феофан не застал там государя, бывшего за границей, но был
ласково принят Меншиковым, оставлен в Петербурге и занимался
произнесением проповедей, которые печатались и отсылались государю.
В этих проповедях Феофан разъяснял современные политические дела,
стараясь угождать точке зрения Петра, и составил родословную таблицу
русских государей, которая была послана царю, а потом напечатана на
отдельном листе с лицевыми изображениями царствовавших в России лиц.
По возвращении государя из-за границы, 10 октября 1717 года, Феофан
составил от лица маленьких царских детей поздравительную речь на
день именин Екатерины, сказал в честь ее похвальное слово, и это
очень понравилось государю. В начале 1718 года Петр назначил
Феофана псковским архиереем. Уже в это время Пeтp отметил этого
человека как незаменимого в деле церковных преобразований и
народного просвещения. Петр нашел в нем давно желанного работника
для исполнения своих планов: поставить государственную власть
выше церковной и совершенно подчинить себе церковь наравне с
другими ветвями государственного строя. Петр знал, что духовенство
не расположено к нему, что центр церковного противодействия
находился главным образом в Москве, притом Петр знал, что не только
в ряду приверженцев старины, но и между более образованными
духовными царь мог встретить недоброжелателей своим видам. Стефан
Яворский, блюститель патриаршего престола, главный духовный
сановник в государстве, при всей своей кротости и покорности,
при всем уважении, которое к нему оказывал государь, не вполне
расположен был слепо идти за Петром и не раз заявлял, где только
можно было, такое нерасположение. Между прочим, Яворский еще в
1712 году в своих проповедях осмелился критиковать учреждение
фискалов. При своем несомненном православии, Стефан был несколько
наклонен к духу римского католичества, по крайней мере, по
отношению к идее самостоятельности церкви и независимости ее
от светского произвола; то же направление видно было и в других
сановниках церкви, воспитанниках киевской академии, перешедших
в Москву; таковы были, между прочими, Феофилакт Лопатинский,
Стефан Прибылович, Гедеон Вишневский. Все они, наравне со
Стефаном Яворским, были противники протестантских идей, которые
вторгались тогда понемногу в Россию. В 1713 году возникло
знаменитое дело об Иване Максимове и Дмитрие Тверитинове; первый
был ученик славяно-латинской школы в Москве и распространял
между своими товарищами протестантское учение о непочитании
святых мощей и икон, не признавал пресуществления в таинстве
евхаристии и проч. Преданный пытке в московском Патриаршем приказе,
он оговорил лекаря Дмитрия Тверитинова, его двоюродного брата,
цирюльника Фому Иванова, фискала Михаила Андреева и двух торговых
людей, Никиту Мартынова и Михаила Минина. Всех взяли в Петербург:
допрошенные в сенате, эти лица не были признаны еретиками и в
июне 1714 года отправлены в Москву, к Стефану, чтобы освидетельствовать
их духовно и принудить принести публичное исповедание веры.
Но Стефан, пользуясь тем, что ему дали право духовно
освидетельствовать присланных, старался, при помощи разных
доносителей, обвинять их, а главным образом Тверитинова,
у которого найдены были составленные им сочинения в духе,
противном православию. Обвиненные сидели в оковах, но пускались
в церковь. В одно из таких посещений церкви, 5 октября 1714 года,
Фома Иванов перерубил ножом по лицу образ святого Алексея митрополита
чтобы всенародно показать свой еретический дух. Дело кончилось
не ранее февраля 1716 года. Фанатик Фома Иванов был казнен,
а прочие, принесшие покаяние, были разосланы под надзор архиереев. Вслед за ересью Тверитинова, в 1717 году, судим был в
Преображенском приказе другой кружок вольнодумцев мужского
и женского пола, обвиненных в проповедовании противных православию
толков о непоклонении иконам и всяким священным вещам и об отрицании
церковных преданий. Главными лицами в этом кружке был Иван Зима,
с женой своей Настасьей. Всех прикосновенных к этому делу подвергали
пытке кнутом, заставили повиниться и покаяться. Царь признавал
необходимым, для прочности и спокойствия государства, охранять
единство официальной религии, но лично питал склонность к
протестантству и много раз выражал ее непочтением к старорусским
суевериям и предрассудкам, глубоко вошедшим во внутренность
русской церкви; более всего, что нравилось государю в
протестантстве, - было учение о верховности государственной власти
над церковью. Московским духовным, получившим киевское образование
, не по душе было расположение государя к протестантству,
и тем сильнее примыкали они к началам римского католичества;
их, кроме того, соблазняли разгульные выходки Петра и его
кощунские насмешки над духовенством, выражаемые в вакхических
празднествах всепьянейшего собора. Феофан с первого же раза
поставил себя иначе и, готовясь к посвящению в епископы, сумел
В этой проповеди он делал явные намеки на московских духовных,
укорявших Петра за разгульную жизнь и проповедовавших
самостоятельность духовного класса. "Есть люди, - говорил Феофан,
- которым кажется все грешным и скверным, что только чудно, весело,
велико и славно: они самого счастья не любят; кого увидят
здорового и хорошо живущего, тот у них не свят; хотели бы они,
чтобы все люди были злообразны, горбаты, темны, неблагополучны...
Многие думают, что не все люди обязаны одинаким долгом,
что священники и монахи от этого исключаются, - вот поистине
змеиное жало, папежский дух, не знаю каким путем достигший и
коснувшийся нас!" Петру пришлось очень по душе такое направление,
но духовные не простили его Феофану и подняли против него целую
бурю; они старались обвинить Феофана в неправославии и не
допустить до епископства; к ним пристали и знаменитые своей
ученостью братья греки, Лихуды. Стефан Яворский, вместе с
Лопатинским и Вишневским, подбивали других епископов протестовать
против посвящения Феофана и просить государя отложить его
рукоположение, пока Феофан не отречется от своих неправославных
мнений. Но они ничего не могли сделать против воли Петра:
царь удовольствовался письменным ответом Феофана, в котором
последний опровергал воздвигнутые против него толкования;
в доказательство своего расположения Петр обедал у Феофана
со своим любимцем Меншиковым, а потом, вызванный в Петербург,
Стефан Яворский принужден был отказаться от обвинения и
просить у Феофана прощения. Оба соперника облобызались,
и дело сложилось так, как будто между ними наступило братское
примирение, но на самом деле осталось у них друг к другу
взаимное нерасположение. Феофан сделался епископом, и с тех пор, при всяком удобном случае,
старался нравиться Петру; так, говоря проповедь в день Александра
Невского, он очень ловко восхвалил царя: "Ты един показал еси
дело превысокого сана царского быти собрание всех трудов и
попечений... ты являеши нам в царе и простого воина, и
многодельнаго мастера, и многоимянитаго делателя, и где бы
довлело повелевати подданным должное, ты повеление твое
собственными труды твоими предваряешь и утверждаешь... Аще
бы всех князей наших и царей целая к нам пришла история,
была бы то малая книжица противо повести о тебе едином".
Благодаря своей большой начитанности и учености, Феофан,
по воле государя, написал "Апостольскую географию",
"Краткую книгу для учения отрокам" и знаменитый
"Духовный регламент". Его книга для учения отроков вооружила
против себя молдавского господаря Дмитрия Кантемира, написавшего
без своего имени возражения, в которых указывалась неправославность
некоторых выражений Феофана. Таким образом, Кантемир нашел,
что Феофан, изъясняя вторую заповедь, причисляет почитание
икон к идолослужению, выразившись, что тот есть идолослужитель,
кто поклоняется какому-нибудь изображению, боится его и надеется
на него, как на имеющего некоторую удивительную силу. Не
понравился возражателю намек Феофана и на то, что нередко,
под покровом святости, обманщики, ради прибытка, утверждают
простых людей в почитании ложных мощей, млека Пресвятые
Богородицы, крови Иисуса Христа и волос бороды Его. Но никакие
возражения подобного рода не могли иметь силы, когда все, что
ставили в вину Феофану, до чрезвычайности было согласно со
взглядами и намерениями государя. Не менее в духе Петра было
тогда же написано сочинение Феофана "О мученичестве", где автор
обличал тех фанатиков, которые, будучи недовольны государем
за введение иностранной одежды и за бритье бород, сами добровольно
отваживались на поступки, которые влекли за собой царский гнев,
а нередко и казнь. Из всех русских архиереев, Феофану мог быть
один только соперник - Феодосий Яновский, архимандрит Невского
монастыря, потом возведенный Петром в сан новгородского епископа.
Он был близок к государю, совершал с ним и с Екатериной
путешествие за границу почти в продолжение трех лет и, не менее
Феофана, усвоил искусство подделываться к Петру; он при всяком
удобном случае служил видам царя, и за это его недолюбливали
духовные. Феофан, впоследствии погубивший этого человека, при
Петре старался оказывать ему уважение как старшему, и во всем
отдавал ему наружное преимущество. В январе 1721 года учреждена
была духовная коллегия, вскоре в том же году переименованная в
Святейший правительствующий Синод. Это учреждение руководилось
регламентом, сочиненным Феофаном. Председателем Синода по
старшинству, с титулом президента, назначен был Стефан Яворский,
но на деле более влиятельными были два вице-президента: первым
был Феодосий, вторым - Феофан; последний был всех ученее и
искуснее в умении угадывать волю государя, а потому он собственно
и заправлял всеми важными делами. На первых же порах своего
существования Синод посылал распоряжения за распоряжениями:
они клонились к уничтожению всех тех обычаев, какие только можно
было отменять без нарушения сущности православной веры. Стефан
внутренне на многое смотрел иначе, но должен был соглашаться,
не отваживаясь идти против воли государя. Только по поводу
вопроса "о возношении имени восточных патриархов в церковном
богослужении" Стефан заявил было протест. По проекту,
написанному Феофаном, Синод определил не упоминать в
богослужении имен восточных патриархов, так как после
учреждения Святейшего Синода русская церковь в иерархическом
отношении обособилась от греческой. Стефан, желая сохранить
единство вселенской церкви и независимость ее от всяких
национальных видов, сочинил против этого распоряжения
вопросо-ответы; но государь не терпел нигде и никогда
противоречий своим воззрениям: он приказал Синоду отвергнуть
эти вопросо-ответы "яко зело вредные и возмутительные" и
послать к Стефану указ, чтоб он никому их не сообщал и не
объявлял, "опасаясь не без трудного перед его царского
величества ответа". Стефан проглотил эту неприятную пилюлю
и, зная, что всему виною Феофан, хотел во что бы то ни стало
удалить его из Синода. Упразднилось место киевского
митрополита; Стефан предлагал Святейшему Синоду назначить на
это место Феофана, но Петр не поддался на эту уловку. Стефан
видел, что ему ничто не удается: еще со времени смелой
проповеди против фискальства Петр невзлюбил его, и хотя не
делал ему решительного зла, но всегда почти обращался с ним
холодно, отвергал всякие его заявления и делал все наперекор
ему. В июле 1722 года Стефан письмом к царю просил прощения
за все, в чем царь считал его виновным, и по-прежнему желал,
чтоб его уволили на покой. Ему не отвечали. Осенью в том же
году Стефан скончался. Синод остался без президента с двумя
вице-президентами. Значение Феофана все более и более усиливалось; ловкий
архиерей всегда умел кстати представлять перо свое к услугам
государя, сообразно текущим обстоятельствам. Когда Петр издал
знаменитый указ 5 февраля 1722 года о престолонаследии, Феофан
взялся, по царской воле, защищать, всею силою научных доводов,
справедливость и полезность такого закона и напечатал книгу
"Правда воли монаршей". Потакая давнему и постоянному
стремлению Петра быть фактическим господином и правителем
русской церкви, Феофан написал и напечатал "Розыск
исторический", в котором доказывал, что христианский государь
имеет право управлять делами церкви, хотя ему неприлично
отправлять богослужение. Петра, по соответствию с событиями
его собственной жизни, занимал вопрос о браках; Феофан написал
два рассуждения: одно - "О браках правоверных с иноверными",
другое - "О правильном разводе мужа с женою". В последнем -
Феофан полагает, что в случае развода, совершившегося по
вине одного из супругов, можно дозволить вступать в новый
брак не только невинному лицу, но и виновному, потому что
супруг прелюбодейный в первом супружестве может быть верным
во втором. Феофан, по воле государя, составлял небольшие
увещания к раскольникам, которые публиковались в виде указов
от Святейшего Синода; между прочим, им были написаны: увещание
о том, чтобы раскольники безбоязненно являлись в Синод для
рассуждений о своих сомнениях, сочинение: "О продерзателях,
нерассудно на мучение дерзающих", которое Святейший Синод
предписал читать два раза в месяц, и сочинение: "О
поливательном крещении", где доказывалось, что поливательное
крещение имеет такую же силу, как и крещение с погружением.
Последнее сочинение навлекло на Феофана укоры не только от
раскольников, но и от православного духовенства. В своих проповедях Феофан постоянно касался современных
событий и при всяком случае восхвалял деяния Петра, так
что его "Слова и речи", изданные при Екатерине II, могут
считаться скорее не церковными проповедями, а политическими
руководящими статьями. В своих восхвалениях Петру Феофан
мало пускался в праздную риторику, но всегда касался
практической стороны и полезности для государства мероприятий
государя. Все тогдашние уставы, касавшиеся церковного управления,
писаны были Феофаном. Он составил устав семинарии или духовной
академии, которую Петр предположил завести для приготовления
пастырей церкви. Феофан составил духовный штат, не приведенный
в исполнение при жизни Петра. Наконец, в январе 1724 года,
Феофан, соображаясь с видами государя, по его приказанию,
написал указ об устроении монашества, указ, которым предполагалось
поставить монастыри по древнейшему образцу на такую степень, чтобы
иноческое житье отнюдь не было бесполезным и монастыри не делались
притоном ленивцев, но приносили бы свою пользу обществу, как и
все другие общественные учреждения. Труды Феофана не ограничивались
сферою церкви. Как человек, владевший хорошо пером, он,
по поручению Петра, писал уставы и законоположения, относившиеся
к другим сферам государственного порядка; так, им написано было
предисловие к морскому регламенту. Вероятно, и в других случаях
употреблял его Петр: между прочим известно, что в 1722 году
Феофан получил поручение от государя пополнить историю Петра,
написанную неизвестно кем, быть может, самим Петром; она в
значительной степени была исправлена и выглажена Феофаном,
а напечатана была уже при Екатерине II. Эта история обнимает
первую половину царствования Петра до Полтавской битвы. Несмотря на близость Феофана к государю, любимец Петра
не получил материальных богатств, как бы следовало ожидать,
и постоянно жаловался на скудость. Государь пожаловал ему два
подмосковных села, но, по свидетельству Феофана, по причине
хлебных недородов, они приносили ему на первых порах убыток
вместо пользы. Его псковская епархия была бедна и не
доставляла ему надлежащих средств для прожития в Петербурге;
царь поддерживал его своими частными подачками. Петр Великий скончался; псковский архиерей вместе с тверским
присутствовали при его смертном одре. Возник важный вопрос
о наследстве. Феофан много способствовал возведению на престол
Екатерины и, со свойственной ему убедительностью, доказывал,
что хотя покойный государь не оставил завещания, но достаточно
указал на свою волю, короновавши императрицу Екатерину. Он
припомнил, как Петр, накануне ее коронования, говорил своим
верным слугам, что коронует ее с тою целью, дабы она по смерти
его стала во главе государства. По предложению Феофана, акт
провозглашения Екатерины императрицею положили назвать не
избранием, а только объявлением в том смысле, что еще при жизни
своего супруга она была избрана править по его кончине
государством, а теперь только объявляется об этом во
всенародное сведение. Екатерина была признана и в значительной
степени была обязана своим воцарением ловкости Феофана.
При погребении Петра Феофан произнес речь, считающуюся
лучшею из говоренных им в своей жизни речей. При Петре Феофан действовал как один из вернейших исполнителей,
пособников и, так сказать, угадывателей воли Петра; он
действовал преимущественно в литературной сфере и старался
всегда применяться к текущим событиям своего времени. После
Петра Феофан вращается в государственной сфере; он - один
из могучих людей своей страны и своего века, но его
деятельность выразилась, главным образом, в постоянной борьбе
с тайными и явными врагами и соперниками. Феофан всегда
выходил победителем и безжалостно уничтожал все, что только
отваживалось заявлять против него вражду. Первою жертвою
его был человек, которому некогда он старался угождать -
новгородский архиепископ Феодосий. Этот сановник, зазнавшись
своим значением, позволил себе неосторожные выходки,
которыми тотчас воспользовались те, которые могли на
его погибели устроить свое собственное возвышение. Не
пропущенный во дворец через мост караульным солдатом,
Феодосий, махая палкой, сказал: "Я лучше светлейшего
князя!" Этим он раздражил Меншикова, которому не преминули
донести о выходке архиерея. Через несколько дней после
того, находясь в синодальной палате в кругу духовных,
Феодосий в разговоре с ними жаловался, что в его время
нет доброжелательства к духовному сословию, и по этому
поводу угрожал гневом Божиим и междоусобною бранью.
Многие духовные уже прежде не любили Феодосия за его
высокомерие и заносчивость. Феофан и с ним трое архимандритов,
заседавших в Синоде, подали императрице донос в том, что
Феодосий произнес "слова противные и молчания не терпящие".
Государыня 24 апреля дала повеление арестовать Феодосия
и допросить. На другой день после этого ареста спрошены
были другие синодальные члены. Тверской епископ Феофилакт
Лопатинский показал, что преосвященный Феодосий бранил
весь российский народ "безумными, нехристианами, горшими
турков и всяких варваров, атеистами и идолопоклонниками,
говорил, что над церковью совершаются тиранства, толковал,
что болезнь государю Петру пришла смертельная от безмерного
женонеистовства и от Божия отмщения за его посяжку на
духовный и монашеский чин", что "излишняя его охота к
следованию тайных дел показывает мучительское его сердце,
жаждущее крови человеческой". Другие члены также не добром
помянули Феодосия в своих ответах, когда им задавали
вопросы. Новгородский архиепископ просил письменно милости
и прощения у государыни, винился в том, что на мосту назвал
часового, не пропустившего его во дворец, дураком, но
отрицал приписываемые ему речи, будто бы произнесенные в
синодальной палате, и уверял государыню, что он, по
верности своей к ней, прежде других учинил и подписал ей
присягу. Но потом, при вторичных допросах, Феодосий сознался
в некоторых неблаговидных замечаниях, произнесенных перед
тверским архиереем о том, что сенаторов пригласили ко столу
во дворец, а синодальных членов не пригласили, и что теперь
ухаживают за сенаторами, а когда окажется несогласие в народе,
тогда начнут ухаживать и за духовенством. Феофан не остановился
на первом ударе, нанесенном своему сопернику, но пользуясь тем,
что последний начинает сам виниться, настоял, чтобы у Феодосия
забрали всю его переписку и арестовали нескольких монахов из
Невского монастыря. 11 мая составлен был Феофаном указ,
подписанный государыней, о ссылке Феодосия в дальний корельский
монастырь, на устье Двины. 13 мая этот приговор был публично
прочитан; вслед за тем Феодосия отвезли в место заточения и
поместили в келье, устроенной под церковью. Вместе с Феодосием
был осужден и сослан в Соловецкий монастырь за разные
неисправности синодальный обер-секретарь Варлаам Овсянников.
Потом сделан был допрос другим лицам, арестованным по делу
Феодосия; из них один, Григорий Семенов, думал очернить и
самого Феофана, но ему не удалось, и, запутавшись в
собственном доносе, доносчик был осужден на смерть за то,
что, слышавши по собственному сознанию от Феодосия и
Варлаама Овсянникова "злохулительные слова на царскую
особу", вовремя не донес. Монахи Невского монастыря,
арестованные по делу Феодосия, наговорили на своего
опального владыку, что он принуждал их, как своих подчиненных,
присягать на верность себе, словно царствующей особе.
Тогда составлено было "объявление о Феодосии", в котором
изложены были вины новгородского архиепископа. Оно было
отдано на просмотр Феофану. Феофан, воспользовавшись этим,
двинул дело до того, что Синод, по высочайшему повелению,
приказал снять с Феодосия архиерейский и священнический сан
и посадить его в тюрьму с малым оконцем, не допускать к
нему близко людей и не давать ему для пропитания ничего,
кроме хлеба и воды. Граф Платон Мусин-Пушкин, по царскому
повелению, приехал в корельский Никольский монастырь и
пригласил туда холмогорского архиерея. Последний в церкви
снял с Феодосия сан, а потом Феодосий был посажен в ту же
келью, где сидел прежде, но уже не в архиерейском сане, а
в звании простого монаха, под именем чернеца Федоса. В его
келье заложили большое окно и оставили для света маленькое
отверстие в четверть аршина; его тюрьма была с тройною дверью
за замками и печатями; у двери поставлены были двое солдат.
Как и чем существовал чернец Федос в своей тюрьме от половины
октября до конца января 1726 года, - неизвестно, но в конце
января архангельский губернатор Измайлов приехал в
корельский монастырь и приказал перевести узника в другую
тюрьму: Феодосий был так слаб, что не мог ходить, и его
перенесли на руках, а 5 февраля караульный фендрих Григорьев
рапортовал губернатору, что чернец Федос умер. Тело Федоса,
по указу тайной канцелярии, вынули из земли, отвезли в
Кирилловский монастырь и там похоронили 12 марта. 25 июня
того же года императрица сообщила Святейшему Синоду, что
она соизволила Феофана, псковского архиепископа, перевести
на новгородскую архиепископию. Тогда началось у Феофана небезопасное для него дело с бывшим
архимандритом Маркеллом Родышевским, до того времени
находившимся прежде в приближении у Феофана. Этот Маркелл
сообщил Феофану, что какой-то солдат на улице сделал ему
намек о колокольном набатном звоне, за которым должен
последовать народный мятеж, с целью погубить духовных,
подозреваемых в неправославии и поругании святых икон.
Феофан донес об этом правительству, и так как донесенное
ему Маркеллом касалось народного возмущения, то Феофан сдал
Маркелла в страшный Преображенский приказ. Там Маркелл начал
наговаривать на Феофана, показывая, между прочим, что он дурно
отзывался об императрице. Немного спустя, Маркелл начал сыпать
на Феофана в 47 пунктах обвинения в неправославии, которое,
по его объяснению, высказалось во многих сочинениях Феофана;
Маркелл указывал, будто из этих сочинений видно, что автор их
думает, что христианин может оправдаться перед Богом верою,
а не делами с верою, что он не признает, как следует, творений
святых отцов, не почитает икон, называет суеверием водоосвящение,
смеется над акафистами, порочит минеи, прологи и кормчую книгу
, держит у себя в доме музыку, говорит, что хорошо было бы ввести
ее в церквах и прочее. Тайная канцелярия взяла с Феофана
подробное и письменное опровержение таких обвинений, но кто
знает, как бы Феофан тогда отделался, если бы, на его счастье,
не пал скоро Мен-шиков, находившийся уже не в дружелюбном
отношении к новгородскому архиепископу, и потому мирволивший
Родышевскому. С падением Меншикова, Феофан уже смелее и
резче прежнего опровергал своего противника Родышевского,
освобожденного из Преображенского приказа по распоряжению
верховного тайного совета и проживавшего в Невском монастыре.
В январе 1728 года Маркелл бежал оттуда в Москву, был пойман
по распоряжению Феофана и привезен в Синод, но тут объявил за
собой "государево слово" и был снова взят в Преображенский
приказ, где продолжал писать на Феофана доносы; потом его
отпустили в Симонов монастырь и приказали содержать под караулом,
но караул этот не был строг. К этому времени двор переехал в
Москву, совершилась коронация Петра II, затем - его смерть,
призвание на престол Анны Ивановны. Потрясения, происходившие
тогда одно за другим, многих погубили, но Феофан только
пользовался ими, чтобы крепче утвердиться. Ловкий и
проницательный, он смекнул, что затеи членов верховного
тайного совета ограничить самодержавие со вступлением Анны
на престол не осуществятся, что самодержавие слишком приросло
к общественной русской жизни, и, несмотря на все свои подписки
и обещания, Анна возвратит русскому престолу известную форму,
от которой ее принуждали отречься. Феофан стал на сторону
противников верховного совета; не смея пока открыто действовать
против него, Феофан молчал, когда нужно было еще молчать,
втайне смеялся над верховниками и побудил, прежде совершения
присяги в смысле нового образа правительства, прочитать
публично форму этой присяги. Верховники, не смея, со своей
стороны, резко заявить своих намерений, создали тогда такую
форму присяги, которую присягавшие не вполне, так сказать,
раскусили. Феофану этого и было нужно, чтобы потом была
возможность толковать, что дело понималось совсем не так,
как его … Продолжение »
|
РЕНЕ ДЕКАРТ (1596–1650) Рене Декарт родился 31 марта 1596 года в маленьком городке Ла-Гэ в Турени. Род Декартов принадлежал к незнатному чиновному дворянству. Его мать, разрешившись от бремени, через несколько дней умерла. Рене остался жив, но до двадцати лет короткий, сухой кашель и бледный цвет лица внушали опасения за его жизнь. Детство Рене провёл в Турени, славившейся садами, плодородием и мягкостью климата. В 1612 году Декарт закончил школу. Он провёл в ней восемь с половиной лет. Школа добилась почти чудесного эффекта: у юноши, в высшей степени любознательного, у ума, отличительной чертой, господствующей страстью которого была страсть к знанию, она сумела вызвать отвращение к знанию и к науке. Рене шёл семнадцатый год, когда он вернулся к своим в Ренн. Он забросил книги и научные занятия и проводил всё время в верховой езде и фехтовании. Но было бы ошибочно думать, что мысль его в это время спала. У этого творческого ума всякие впечатления тотчас же перерабатывались в законы и обобщения: результатом его фехтовальных забав явился «Трактат о фехтовании». Весной 1613 года Рене отправился в Париж: молодому дворянину нужно было позаботиться о приобретении светского лоска и завязать в столице необходимые для житейских успехов связи. В Париже Рене познакомился с учёным францисканским монахом Мерсенном, автором весьма двусмысленного комментария к книге Бытия, при чтении которого благочестивые люди покачивали головами, и математиком Мидоржем. Он попал в компанию «золотой молодёжи», вёл рассеянную жизнь и увлёкся карточной игрой. Светские приятели Декарта, однако, жестоко ошибались, если считали его одним из них. После полутора лет рассеянной жизни в юноше вдруг произошёл перелом. Тайком от своих друзей и парижских родных он перебрался в уединённый домик в Сен-Жерменском предместье, заперся здесь со своими слугами и погрузился в изучение математики — главным образом, геометрии и анализа древних. В этом добровольном заточении Декарт провёл около двух лет. Когда ему шёл двадцать первый год, он решил оставить Францию и увидеть свет. Декарту хотелось почитать «в великой книге мира, увидеть дворы и армии, войти в соприкосновение с людьми разных нравов и положений, собрать разные опыты, испытать себя во встречах, какие представит судьба, и всюду поразмыслить над встречающимися предметами». Начались годы скитальчества. В 1617 году Декарт надевает мундир волонтёра нидерландской армии. И теперь он живёт в Бреде. От жалованья он отказывается, чтобы быть свободным от всяких обязанностей, не ходит даже на парады, сидит дома и занимается математикой. Два года затворнической жизни в Сен-Жерменском предместье не прошли даром. Декарт становится одним из величайших математиков эпохи. В дневнике Декарта есть заметка: «10 ноября 1619 года я начал понимать основания чудесного открытия». Не подлежит сомнению, что чудесным открытием, о котором говорит здесь Декарт, было открытие основ аналитической геометрии. Сущность аналитической геометрии состоит в приложении алгебры к геометрии и обратно — геометрии к алгебре. Всякая кривая может быть выражена уравнением между двумя переменными величинами, и обратно — всякое уравнение с двумя переменными может быть выражено кривой. Это открытие имело громадное значение не только для математики, в истории которой оно составило эпоху, но и для естественных наук, и вообще для всё расширяющегося круга знаний, имеющих дело с точными величинами — числом, мерой и весом. Изобретатель нового метода ясно сознавал всё его громадное значение и общность. Но вскоре Декарт, по-видимому, пришёл к убеждению, что с одной идеей, хотя бы великой и гениальной, произвести реформу науки нельзя. Скитания продолжились — вместе с армией Декарт побывал сначала в Праге, затем в Венгрии и Брюсселе. В 1623 году Рене появляется в Париже. Затем новые путешествия по Европе. В 1625 году Декарт возвращается во Францию, но вскоре снова покидает её и уезжает в Голландию. Переселение в Голландию вызвано было не одним только желанием уйти от многочисленных парижских знакомых и любовью к уединению. Были и другие мотивы. В Голландии благополучно существовали свободные учреждения, в ней получил признание принцип веротерпимости. В Голландии Декарту нравился сам строй жизни деятельного народа, «более заботящегося о своих делах, чем любопытного к чужим». Первое время Декарт продолжает работать над начатым в Париже трактатом «О Божестве», но, несмотря на перемену климата, работа у него не идёт. Он забрасывает её и переходит к естественно-научным занятиям. Любопытный феномен, наблюдавшийся в Риме в 1629 году и состоявший в появлении вокруг Солнца пяти ложных солнц (паргелиев), — о чём сообщил Декарту Мерсенн, — опять оживляет в нём интерес к оптике и направляет на изучение радуги, так как учёный совершенно правильно ищет причину паргелиев в явлениях преломления и отражения света. От оптики он переходит к астрономии и медицине — точнее, к анатомии. Высшая цель философии состоит, по его мнению, в принесении пользы человечеству; он дорожит в этом отношении особенно медициной и химией и ожидает блестящих результатов от приложения к этим наукам математического метода. Анатомию Декарт изучает не по атласам и книгам, а сам анатомирует животных. В середине 1633 года Декарт известил Мерсенна, что у него готов трактат «О мире» и что он отложил его в сторону на несколько месяцев чтобы тогда окончательно пересмотреть и исправить. Осенью Декарт приступил к пересмотру и счёл нужным предварительно ознакомиться с «Диалогами о системах мира» Галилея. Он обратился к друзьям в Лейден и Амстердам с просьбой прислать ему эту книгу и, к крайнему своему изумлению, получил в ответ известие, что в июне того же года «Диалоги» были сожжены инквизицией, и престарелый их автор, несмотря на заступничество влиятельных лиц, осуждён был сначала на заключение в инквизиционной тюрьме, а затем подвергнут аресту в деревенском доме где ему предписано в течение трёх лет читать раз в неделю покаянные псалмы. Декарт не на шутку перепугался. Учёный решил даже в первую минуту сжечь свои рукописи. Эта страница из жизни Декарта ничего не прибавит к его славе и вряд ли усилит уважение читателя к французскому мыслителю. В 1634 году Декарт составил набросок своего этюда «О человеке и образовании зародыша». По несколько странному стечению обстоятельств Декарт, как замечает Мэгеффи, имел в эту пору возможность производить «наблюдения» по интересовавшему его вопросу. В 1635 году у него родилась дочь, Франсина. Сведения о жизни этого маленького существа отличаются необычайной обстоятельностью по пункту, о котором в других случаях умалчивают даже обстоятельнейшие биографии, и крайней скудостью в прочих отношениях. На чистом листке одной книги Декарта мы находим запись: «Зачата 15 октября 1634 года». Но о матери ребёнка ничего не известно, связь, во всяком случае, была мимолётная. Романтические элементы вряд ли имелись в натуре Декарта, и Мэгеффи делает, может быть, слишком суровое по отношению к Декарту предположение, что рождение на свет Франсины было плодом его любознательности. Во всяком случае, Декарт был горячо привязан к своей маленькой дочке. Франсина жила недолго, и смерть её в 1640 году от скарлатины была тяжёлым ударом для отца. В июне 1637 года Декарт выпустил книгу, выделив из «Мира» безобидные отделы: «О свете» (диоптрика) и «О метеорах», написав заново «Геометрию» и предпослав им название «Рассуждение о методе». Это было если не начало новой эры, то, во всяком случае, крупное событие в истории человеческой мысли. Появился новый центр для кристаллизации сформировавшихся уже, но ещё разрозненных и неорганизованных элементов нового миросозерцания. Новое миросозерцание вылилось в одну из более или менее устойчивых своих форм; лишний раз выяснился путь, по которому пойдёт развитие человеческой мысли. Геометрию Декарт намеренно писал запутанно, «чтобы лишить завистников возможности сказать, что всё это они давно знали». Для этого он выпустил при труднейших задачах анализ, оставив только построение. Несравненно популярнее написаны были Диоптрика и Метеоры. Сам Декарт был очень доволен своими Опытами. Он говорил, что не думает, чтобы когда-либо ему пришлось выпустить или изменить в них хотя бы три строки. В современной науке наряду с индуктивным методом широко применяется и метод дедукции. Суть его состоит в том, что из небольшого числа общих принципов выводятся различные частные следствия. Хотя этот метод зародился ещё в Древней Греции, именно в этой книге Декарт впервые обстоятельно обосновал его применительно к естествознанию. Декарт не отрицал и индукции; он прекрасно понимал огромное значение опыта как средства познания и критерия истины: «Я буду отныне продвигаться в познании природы быстрее или медленнее, в зависимости от того, насколько я буду в состоянии производить опыты. Опыт даёт мне необходимый материал для исходных посылок, он же даёт проверку правильности выведенных заключений». Только в 1644 году Декарт издал более обширное сочинение под названием «Начала философии». В него, наконец, вошли сочинения Декарта о мире (космосе), которые он намеревался издать ещё в 1633 году. В этом сочинении он изложил грандиозную программу создания теории природы, руководствуясь своим методологическим правилом брать за основу наиболее простые ясные положения. Ещё в «Рассуждении о методе» Декарт подверг анализу всевозможные исходные положения, сомневаясь в справедливости любого из них, в том числе и в положении «Я существую». Однако в акте мышления сомнение невозможно, ибо наше сомнение уже есть мысль. Отсюда знаменитое положение Декарта: «Я мыслю — следовательно существую». Чтобы обезопасить своё учение от нападок церковников, Декарт говорит о существовании бога и внешнего мира, созданного богом. Но обмануть церковников не удаётся, они распознали материалистическую сущность системы Декарта. Верный своему методу, Декарт ищет в материальном субстрате самое основное и простое и находит его в протяжённости. Материя Декарта — это чистая протяжённость, материальное пространство, заполняющее всю безмерную длину, ширину и глубину Вселенной. Части материи находятся в непрерывном движении, взаимодействуя друг с другом при контакте. Взаимодействие материальных частиц подчиняется основным законам или правилам. «Первое правило состоит в том, что каждая часть материи по отдельности всегда продолжает оставаться в одном и том же состоянии до тех пор, пока встреча с другими частицами не вызовет изменения этого состояния». «Второе правило, предполагаемое мною, заключается в следующем: когда одно тело сталкивается с другим, оно может сообщить ему лишь столько движения, сколько само одновременно потеряет, и отнять у него лишь столько, насколько оно увеличит своё собственное движение». «В виде третьего правила я прибавлю, что хотя при движении тела его путь чаще всего представляется в виде кривой линии и что невозможно произвести… ни одного движения, которое не было в каком-либо виде круговым, тем не менее каждая из частиц тела по отдельности стремится продолжать тело по прямой линии». В этих «правилах» обычно усматривают формулировку закона инерции и закона сохранения количества движения. В отличие от Галилея Декарт отвлекается от действия тяготения, которое он, между прочим, также сводит к движению и взаимодействию частиц, и упоминает о направлении инерционного движения по прямой. Однако его формулировка ещё отличается от ньютоновской, он говорит не о состоянии равномерного и прямолинейного движения, а вообще о состоянии, не разъяснив подробно содержания этого термина. Из всего содержания «Начал» видно, что состояние частей материи характеризуется их величиной («количество материи»), формой, скоростью движения и способностью изменять эту скорость под воздействием внешних частиц. Можно отождествить эту способность с инерцией, и тогда в одном из писем Декарта мы встречаем очень интересное утверждение: «Можно утверждать с достоверностью, что камень неодинаково расположен к принятию нового движения или к увеличению скорости, когда он движется очень скоро и когда он движется очень медленно». Другими словами, Декарт утверждает, что инерция тела зависит от его скорости. В письмах Декарта встречается формулировка закона инерции, уже почти текстуально совпадающая с ньютоновской: «Полагаю, что природа движения такова, что, если тело пришло в движение, уже этого достаточно, чтобы оно его продолжало с той же скоростью и в направлении той же прямой линии, пока оно не будет остановлено или отклонено какой-либо другой причиной». Этот принцип сохранения скорости по величине и направлению тем более интересен у Декарта, что, по его представлению, в мире пустоты нет и всякое движение является циклическим: одна часть материи занимает место другой, эта — предыдущей и т.д. В результате вся Вселенная пронизана вихревыми движениями материи. Движение во Вселенной вечно, так же как и сама материя, и все явления в мире сводятся к движениям частиц материи. Вначале эти движения были хаотическими и беспорядочными, в результате этих движений частицы дробились и сортировались. В физике Декарта нет места силам, тем более силам, действующим на расстоянии через пустоту. Все явления мира сводятся к движениям и взаимодействию соприкасающихся частиц. Такое физическое воззрение получило в истории науки название картезианского, от латинского произношения имени Декарта — Картезий. Картезианское воззрение сыграло огромную роль в эволюции физики и, хотя и в сильно изменённой форме, сохранилось до нашего времени. Творчество Декарта в этот период характеризуется особыми чертами. Теперь он глава школы, и Декарта особенно беспокоит вопрос об официальном признании его философии. Он полагает, что иезуитам было бы выгодно ввести в преподавание в своих школах его философию, и старается убедить их, что в ней нет ничего противоречащего религии. В 1645 году Декарт возвращается к занятиям анатомией и медициной, которым обещал в «Рассуждении о методе» посвятить всю свою дальнейшую жизнь и от которых его отвлекли заботы о снискании симпатий теологов. Он поселяется в Эгмонде и упорно работает. В 1648 году Декарт был вызван в Париж. Это его третье путешествие во Францию за время пребывания в Голландии. Первые два, в 1644 и 1647 годах, были связаны с хлопотами по наследству. Во второй приезд влиятельные друзья выхлопотали Декарту у кардинала Мазарини пенсию в три тысячи ливров. В мае 1648 года Декарт получил второй королевский рескрипт с назначением ему новой пенсии и приглашением явиться в Париж, где его ожидало назначение на какую-то важную должность. Однако 27 августа на улицах появились баррикады, и Декарт поспешил вернуться в Голландию. Декарт был прост и суховат. В общении те, кто хотел видеть в нём оракула, олицетворение мудрости, бывали, по словам Балье, разочарованы простотой его ответов. В большом обществе Декарт молчалив и ненаходчив, как это часто бывает у людей, привыкших к уединённому образу жизни. Но в кругу близких людей он становился оживлённым и весёлым собеседником. Отношение Декарта к этим близким людям производит, в общем, тяжёлое впечатление. На долю Декарта выпало редкое счастье: вокруг него собрался круг восторженных поклонников и преданных друзей, но, по-видимому, он не знал такого счастья, как любить других. Надменный и высокомерный с равными, третировавший, как мальчишек, крупнейших учёных своего времени, учёный, приближаясь к высоким особам, превращался в льстивого и угодливого царедворца. Декарт изрекает такой афоризм: «Особы высокого происхождения не нуждаются в достижении зрелого возраста, чтобы превзойти учёностью и добродетелью прочих людей». Возможно, такое отношение к венценосцам и стало причиной того, что Декарт, человек богатый и независимый, дороживший своим здоровьем и уже немолодой, поехал по приглашению его поклонницы, шведской королевы Христины в «страну медведей между скал и льдов», как писал он сам. В октябре 1649 года учёный прибыл в Стокгольм. Уже вскоре после приезда Декарта Христина стала говорить ему об ожидающих его милостях. Предполагалось возвести его в звание дворянина Шведского королевства; кроме того, королева обещала подарить ему обширное поместье в Померании. Вместе с тем Христина заставляла немолодого уже и болезненного философа ломать весь его привычный образ жизни. Она нашла, что к занятиям философией нужно приступать со свежей головой, и наиболее подходящим временем для этого выбрала пять часов утра. Декарт, которому даже его воспитатели-иезуиты разрешали, ввиду слабого его здоровья, оставаться в постели до позднего часа, принуждён был в суровую северную зиму задолго до рассвета отправляться во дворец, причём ему приходилось проезжать через длинный, открытый со всех сторон ветру мост. Зима стояла необычайно суровая. В одну из своих поездок Декарт простудился и по возвращении из дворца слёг: у него обнаружилось воспаление лёгких. 11 февраля 1650 года, на девятый день болезни, Декарта не стало.
|
